Она металась из угла в угол, хватала то нож, то лезвие. Ее лицо то отливало желтизной от уличного фонаря, то становилось серым от пыли темного угла комнаты.
Глаза ее были немного больше чем должны быть, но это не портило ее милого лица. Ее лицо было опалено лучами жгучего солнца, такого солнца в здешних местах не бывает. Но какая-то грусть томила ее. Ее тельцы подошло бы больше ребенку, чем взрослой женщине, старое зеленое платье было в грубых складках, а тонкую талию, как змей, в несколько раз обвивал пояс из мешковины.
В одном из углов комнаты стояла детская кроватка, из которой слышалось нежное детское посапывание. Там, укутанная в какие то тряпки, лежала маленькая девочка, ее дочь. Кожа была белая, прозрачная, пожалуй, даже слишком белая для такого маленького существа, лишь не давно увидевшего свет. Ручки нелепо выглядывали из-под чего-то похожего на старое одеяло. Пальцы были не естественно тонкие и худые. Казалось, что малышку не кормили уже несколько дней, и поэтому ее сон казался ужасающим.
Безумный взгляд матери ненадолго задержался на лице малютки, глаза покрылись туманом боли за это маленькое существо, ЕЕ маленькое существо, которому, как и ей осталось жить не долго. За себя она не боялась, слишком долго она ждала момента своей смерти, она понимала, что поездки по лечебницам ей не помогут, чахотка не лечится, а солнце только оттягивало последний момент. Лишь он помог ей забыть ненадолго о болезни, он лечил ее любовью, пока сам не умер, оставив после себя мимолетное напоминание – ЕЕ дочь. Но этот подарок он разделил на двоих: на него и болезнь.
Малышку нашли потом. Она спала возле трупа, как позже оказалось трупа своей матери. Болезнь не обнаружили, к малышке с молоком матери перешли только антитела. Она подарила ей жизнь, а не смерть. |
