Казалось, что будут тихо, однако звуков было предостаточно. Шелест деревьев, невнятные шорохи в траве, шум ветра. Странный зуд в голове. Он был тяжёл и болезнен, словно некая машина, старая и заржавевшая, отчаянно пыталась вращать шарнирами. Её обесточили, закрыли в пыльном ангаре, вокруг тьма и безвременье, но упрямо и зло она шевелит своими отмирающими деталями, в бессмысленной, но настырной агонии запуская визгливое сверло. Оно – суть, оно – сила, оно – жизнь. Оно вгрызается в поблескивающий матовыми огнями металл, оно сожрёт, разрушит, поглотит его, оно не даст умереть надежде на продолжение схватки… Но ангар слишком огромен и грязен, и электричества – заветного, бурлящего – не достичь. Вокруг тьма, а оттого рождается лишь зуд – тяжёлый и мерзкий.
- Мы упрятаны за глубинами своих оболочек, - бормотал он, - оттого лучи желаний лишь испепеляют. За этим – уныние, потому что правда та – обречённость название ей, обречённость воплощение её – близка и страшна. Близка чрезмерно – в любой момент, без всяких затруднений можно ощутить её огненное дыхание. Страшна ужасно, но ещё страшнее другое. Страшнее жалость, подлая сентиментальность, гадкая слезливость – от них все беды.
Казалось, что кто-то стоит за спиной. Он обернулся – там никого не было. Секунды бежали, он всматривался в темноту, и она расступалась – не вся, не полностью, лишь слегка бледнея – не то тревожно, не то пугливо. Силуэт пса обозначился над одной из могил. Он сидел у креста и без единого шороха, умно и печально смотрел на него. Потом убежал. Куда-то в сгусток тьмы, тот, что никак не поддавался настойчивости глаз, оставаясь цельным и страшным. Убежал, гарцуя между оградами.
- Небеса, - заговорил он опять, - это они указали нам путь друг к другу. Боги благословили нас на единение. Оно невозможно в идеале, ты права – наши пространства разнятся, как у всех. Но у нас они наиболее похожи, наиболее удобны, наиболее естественны. Рисунок у той мозаики чёток и понятен. За этим стоит Гармония. Ты слышала раньше такое слово – Гармония?
Она красива. Она тиха, умиротворённа, беспечное блаженство витает над ней сейчас, она желанна. Ночь совсем не портит её, луна не беспокоит – она где-то за тучами – оттого оттенки мертвенности не отплясывают на лице кордебалеты. Она словно тень - даже вглядываясь, можно не увидеть её. Она явна, однако – ладони сжимают плотность, они не могут лгать. Плотность податлива, упруга и имеет способность дарить воспоминания.
- Порой очевидное открывается неожиданно и в ином фокусе. Накал мыслей достаточен, чтобы слышать их – я знаю, ты слышишь меня сейчас. Горизонты, очертания, блеклость – пытливому сознанию чудится, что оно достигнуто, откровение. Откровение, смысл и конечная истина. Чудится лишь, ибо сознание пытливо, а значит и глупо.
Было всё-таки холодно. Ветер колюч, земля в изморози – невольно он поёживался. Её могила была возле самого забора. Полуразрушенного, осевшего. Он мог видеть стволы дубов, что росли по другую сторону. Дубы росли и по эту – то было чудно: территория смерти, грань, а за ней – другая территория. Не жизни, нет. Так думать неверно, противостояние отсутствует здесь. Быть может, то и вовсе единство, вот только грани смущают. Перешагнуть – ничего не стоит, он видел – надо лишь взобраться на бугорок и сделать шаг.
На неё не смотрел уже, глядел куда-то вдаль, в пустоту. Глядел и говорил:
- Я не знаю, как правильней. Я всегда воспринимал всё излишне серьёзно, ты, как мне казалось – несерьёзно совсем. Возможно, просто казалось, кто знает – я всегда чувствовал и понимал, что ты умнее и глубже. Себя стараешься ставить выше, я знаю, я тоже грешил этим, но не с тобой – выше тебя я не мог поставить себя никогда. Не сумел бы. Ты знаешь, бывали моменты, когда я ненавидел тебя. По - настоящему, всей душой. Сейчас презираю себя за это. Кто-то говорит будто: «Как мог ты ненавидеть её?! Эту святую женщину, эту воплощённую чистоту!» Но ведь мог же, мог. Наказание моё ещё впереди. Я не последователен, меня обуревают страсти и выбрать какую-то одну нет сил. Истинное, призрачное – всё смешивалось в тебе. Я тянулся к призрачному, но хотел ощущать истинное. Я не помню, ты никогда не говорила, любишь ли ты меня, ты всегда обходилась без слов, но и чувств твоих понять был я не в силах. Тешил себя надеждой, что любишь. Если хоть на сотую долю это так – я счастливейший из всех живущих. Вот понять бы ещё, где та грань, грань между искренним и призрачным. И к какой из её сторон относишься ты? |
