Выходили дни, спокойно выходили, не хлопая дверьми, незаметно. Ухватить бы тогда, и обратно подтащить за шкирку. Выбросить всё ненужное, очистить свою полку от ненужного хлама, от кипы исписанной бумаги забытых нужд, выкинуть скопившуюся мелочь, поломанные карандаши и мелкий сор. И посмотреть, и ощутить мир по-новому, старыми своими глазами. Осознанное бездействие, по-своему было хорошим итогом моего личного роста и, скорее всего, единственно правильным отношением к жизни, но как же часто возникало желание чувствовать жизнь в себе, а не в блеске чужих и молодых глаз. Было время, когда я был молод. Двоякое чувство. Сколько же я прожил? Много. Сколько ж было у меня дней и ночей? Ещё больше. И родился я вчера.
Была, была и у меня жисть. Это я могу вам без преувеличений похвастать. Жисть меня била и кидала штормовой волной об острые жизненные скалы. Я даже в Москве бывал… и даже не раз, и даже не два…, третий раз меня отправили туда в командировку трёхдневную, годах в 60-ых аль 70-ых – уж и не припомню. Ходил в ГУМ – понравилось. Видал великого, нашего вождя, лежащего с таким неестественным цветом лица – стало невмоготу…, а людям антиресно, они идут смотреть труп, очередь – сутки, рубахи с коротким рукавом навыпуск и сандалии со знаком качества…, и шляпы – атрибут сетчатый. У меня тож такая имеется… Однажды летом…
…Помню проездом через Уфу, к сестре заезжал. Сестра – культработник и массовик затейник, была скора на слово и весела, любила компании и была душой любой из них…, выпивала немного, а как выпьет, всё плакала навзрыд и просила домой забрать.… Вот мы с ней и ходили по летней Уфе…, пили шипучку, заходили в магазины, и она мне купила вот такую сетчатую шляпу, ей, почему-то, совсем не нравилась моя коричневая кепка…, я её после войны сразу купил - в местном сельмаге невестка работала, так она мне по родству и отложила. А сестрица моя, уфимская, померла, от рака, спустя шесть лет. Те наши совместные походы по магазинам и её плач во мне горечью отдающий… - я её такой и запомнил. Я её такой и помню, и шляпа на серванте лежит, серая в сетку. Вот гляну и сразу мне на ум, её обрывки фраз идут, и жара летняя и газета, свёрнутая в трубку в руках, я этой газетой похлопывал тогда себя по правой ноге, скучая, отрешённо слушал её болтовню. А теперь отдал бы любую часть тела на отрез, лишь бы видеть её живой. После войны моей жизнью была работа. Мой мир заканчивался в десяти километрах от дома. И так я прожил сотни лет, которые без суеты вместил вчерашний день. Какой же длинной кажется иногда жизнь, и какой же она, бывает порой, короткой. По ночам просыпаюсь от стона и боли. Приходят ушедшие знакомые и родственники, и мать, и отец, и сестра, а я то мал, то велик, и ногу, осколком пробитую, приволакивая, я бегу к ним давясь слезами и вывернутой наизнанку душой. Но их уже нет – они уходят быстрее, я не могу их догнать, мне мешает нога… И я просыпаюсь, в холодном доме, поздней осенью, и слышу как за окном орёт, надрывно, пьяная молодь, слышу их полные жизни пьяные вопли и какие-то весёлые эмоции, идёт дождь, уже вторые сутки, капая по карнизу как сто лет назад – с тем же звуком. Темно и холодно, я надеваю холодные тапочки, и хромая иду справлять малую нужду. Ежесекундно я переполнен одиночеством и усталостью от жизни, и желанием вернуть давно ушедшее, желанием ухватить и обратно подтащить за шкирку.
Мне снится наш старый дом, мне снятся отец с матерью, мне снится сестра, мне снятся мои старые друзья и знакомые, они уходят от меня не оглядываясь. Я кричу в хрип и не слышу своего голоса – его нет, я бегу и не могу догнать, а они всё дальше и дальше, они уже далеко, но их ещё видно, их ещё можно догнать…
Теперь я их догнал. Всё закончилось, кто-то срезал путы, и я их догнал – они сегодня ждали меня, радостно улыбаясь, и кто-то обнял и сказал знакомым голосом старую шутку. Я ухожу сегодня в дни своего счастья. |
