Детям, жертвам террористических актов, посвящается…
Профессор отложил книгу.
Читать совсем не хотелось.
То ли настроение не то, то ли предчувствие какое.
Он положил очки на письменный стол.
Жест получился такой, словно вяло-уставший.
Принялся холодными кончиками пальцев массировать веки.
Это что-то вроде зарядки для глаз.
Нужно делать массаж до тех пор, пока желто-красные круги на черном фоне не заполнят все пространство перед глазами.
Иногда помогает.
Со стороны кухни подкрался коричный сладкий аромат.
Опять Лада кулинарничает, подумалось профессору.
Такое вот обычное утро.
Было.
Тихое утро ноября.
Ноября, в котором каждый день проходит в утомительном ожидании первого снега.
Когда каждое утро мир задерживает дыхание на минуту с чувством «вот сейчас, сейчас, еще немного... и!».
И ничего не происходит.
Ведь это уже почти зима пришла и ресницы у нее в инее.
И целуется она холодно и безразлично.
Совсем, как женщина, которая тебя не любит.
Но нет…
Снега нет.
В мысли профессора ворвались торопливые шаги из коридора.
Он обернулся.
На пороге стояла Настасья в теплом вельветовом сарафане и белых колготах.
В косах огромные банты, как коммунистические гвоздики.
Алые, преалые.
- Пап, пап! Смотри, что я тебе принесла!
Профессор улыбнулся.
Единственный ребенок.
Любимая доченька.
Отрада и надежда его седин.
- Что такое, Ромашка моя?
Девчушка в один момент залезла на колени к отцу и одной рукой обняла его за шею.
- Пап, надо починить! – Тон ее не оставлял никаких сомнений в том, что это непременно важное дело.
Настя вытащила из нагрудного кармана сарафана плюшевого медведика.
Одна нога у него болталась на нитках, оторванная.
- Конечно, Настюш. Давай сюда его, калеку своего.
Профессор приобнял дочь и провел рукой по ее худенькому плечику.
Игрушку положил на стол.
- Пап, а поцеловать?
Настасья кокетливо жмурясь, подставила свою щечку.
Маленькое счастье.
Счастье это носит сарафаны, читает книжки и кормит медведей кашами.
У счастья косички и веснушки.
- Конечно, поцеловать. Ну, все, иди, Ромашечка, к маме. Мне работать надо.
Довольная девочка спрыгнула с колен.
- Ну, я пошла. Там мама оладьи пекет.
Ребенок, громко топая, убежал в кухню.
Профессор вслушивался в голоса дочери и жены на кухне.
Уютные такие эти голоса.
Родные.
Без них себя очень сложно уже представить.
Человек – существо семейное.
Человек – существо социальное.
И куда от этого денешься?
- Женя, иди завтракать. – Лада заглядывает в кабинет.
Осторожно так, как партизан.
Это только Настюхе позволено вбегать, влетать, запрыгивать на порог.
А с женой не так.
Она такая тихая, послушная.
Такая вся домашняя.
На кухне негромко работает телевизор.
Жена отодвигает чашку с кофе.
- Женя, сделай чуть громче звук.
Профессор пощелкал пультом.
На экране мужчина-репортер.
Фон за его спиной – разрушенные здания.
- Опять люди плачут. Опять что-то взорвали…
Лада закрыла лицо руками и устало вздохнула.
Словно вдруг отняли воздух.
Настасья уронила оладий на пол и полезла куда-то под стол.
Профессор поймал взгляд жены полный отчаяния и страха.
И промолчал.
- Пап, пап! А я в домике! – Ребенок дергал отца за штанину.
- Ромашка, вылезай. У тебя чай остынет.
После завтрака, пока жена мыла посуду, профессор снова удалился в кабинет.
Кроме недописанного отчета в НИИ был еще и плюшевый медведь.
Он распластался на столе и смотрел немигающим глазом-пуговицей.
«Как я могу защитить свою семью?
От всех тех ужасов, которые происходят теперь повсеместно?
Что я могу сделать?
Поставить железную дверь, три замка.
Огородиться дюжиной заборов.
Но будут ли мои близкие в безопасности?
Сомневаюсь…
Я не в силах их защитить.
От самого безжалостного и сурового – от Судьбы.
От того, что случится несмотря ни на что.
Но никто не знает будущего…».
-ПАПА! ПА-а-а-а!!!
Настин вопль, казалось, можно было услышать даже на Аляске.
- ПА!
И она моментально нарисовалась на пороге кабинета.
- ТАМ СНЕГ!
Ребенок, задыхаясь от восторга и удивления влетел в комнату.
- ТЫ видел, КАКОЙ он???
Настя пунцовая от возбуждения подбежала к окну и исчезла в драпировках тюля.
Профессор отдернул штору.
На землю сыпался первый ноябрьский снег.
Мелкий, робкий и медленный.
Он был розовым.
Розовым, как внутренность морской раковины.
Розовым, как нежные девичьи губы.
Розовым, как закатный дым.
Настя прыгала на одной ноге и смеялась.
- Папа, Мама!!!! Пойдемте скорее на улицу!!!!
Через минуту она уже в коридоре натягивала комбинезон и шапку.
Лада одевала пальто.
- Жень, ты с нами?
Она так изящно всегда одевала перчатки, подумал он.
Полная аристократизма и достоинства.
- Нет, Ладушка, я еще немного поработаю. Я попозже выйду к Вам, хорошо?
- Пап, только поскорее.
Дочь уже рвалась на улицу.
Глаза ее горели.
Евгений стоял возле окна.
Наблюдал.
Город покрывался розовым налетом.
Такой странный в этом году первый снег.
Как сон.
Во дворе детвора тут же собралась в кучи.
Оккупировала горку и качели.
Высыпали молодые мамаши с колясками.
Бабули с собачками.
Все вышли встречать это странный розовый снег.
Профессор вышел на балкон.
Вдохнул студеный воздух.
Соскреб в горстку снег с перил.
Он тут же принялся таять на горячей ладони розовой водой.
Его губы прикоснулись к этой самой воде.
Он сделал небольшой глоток.
- Я так и думал. – Сказал профессор сам себе.
Во рту разлился сладковатый немного тошнотворный привкус крови…
Крови разбавленной водой.
Simamoto
15.50
16.11.2004 |
