| 2004-10-29 : Simamoto :
Маленькая девочка, Мамы, Кино и прочие Страсти |  |
В 2003 году в центре Москвы частенько можно было встретить женщину с маленькой девочкой.
Их часто видели гуляющими.
Всегда вместе.
В любую погоду.
Утром, днем и вечером.
Так и складываются обычно легенды о городских сумасшедших…
* * *
Что-то уводит меня сейчас от этих воспоминаний.
Что-то закрывает мне глаза мягкой ладонью, что-то похожее на забытье.
Но я продираюсь сквозь свою память.
Пытаюсь восстановить все то, что я видела.
То, что чувствовала и переживала.
Копаю глубоко, усердно, скрупулезно, дотошно.
* * *
Женщина была высокой и худощавой.
Вьющиеся рыжие волосы она закалывала на затылке в пучок.
Большой заколкой с каменьями.
Получалось нечто в ретро стиле.
Она называла себя Катериной.
Я ее просто Катя.
Помню ее уставшие глаза, с полу прикрытыми веками.
Глаза цвета разбавленного чая.
Или цвета гречишного меда.
Но вовсе не теплые, а скорее всего равнодушно-усталые.
Про такие обычно говорят: выдают возраст.
Помню ее руки, с длинными худыми пальцами.
Она редко пользовалась косметикой.
И от этого отсутствия красок цвет кожи ее походил на выцветший лепесток цветка.
Она была искусствоведом, но по профессии не работала.
В основном зарабатывала себе на жизнь, снимаясь для журналов и календарей.
Фото-натурщица.
Не фото-модель, а именно натурщица.
Такая вот она.
Такой я ее запомнила.
Уставшей постоянно.
Курящей сигареты через длинный белый мундштук.
С массивными малахитовыми серьгами в ушах.
В белой шерстяной безразмерной кофте, а на коленях кот Федор.
И рядом маленькая девочка лет пяти – я.
Маргарита.
Вот, что мне удается накопать в памяти в первую очередь.
То, что именовалось моим детством.
Все это было соткано из сигаретного дыма.
Из постоянных и многочисленных походов в кино.
Из завтраков и обедов в «Макдоналдсе».
Мы кочевали из одного кинотеатра в другой, с одного сеанса на следующий.
Меня тогда буквально посадили на кинематограф.
Так появляются на свет кино-наркоманы и фанатики.
Ими никто не рождается, ими становятся.
Раз и навсегда.
Еще я помню свою маму.
Мама вообще была у меня красивая.
От ее волос все время пахло молоком и миндалем.
Русая коса похожая на туго сплетенные стебли пшеницы.
Цветом и тяжестью.
Она была примером русской красавицы.
Эталоном.
Круглолицая такая, розовощекая.
С серыми глазами.
Как игрушечные шарики из стекла, которые я хранила в коробке.
Помню, что меня окутывало ощущение, что вокруг серое пасмурное и тяжелое небо, если она на меня смотрела.
Такой взгляд был немного суровый, строгий.
Какую-то стеклянную прозрачность, спокойствие таили ее глаза.
Она была молчалива.
Словно спала все время.
Мне было боязно тревожить ее тишину, и я росла тихоней.
Отца своего я никогда не видела.
Мама ничего мне про него не рассказывала.
Так и жили вдвоем.
Теперь я могу хоть как-то облачить в слова события.
Одеть их нагих в словосочетания.
Нанизать на запятые, связать в нити предложений.
Раскрасить немного блеклыми детскими фантазиями-домыслами.
А тогда все воспринималось на уровне ощущений.
На уровне каких-то запомнившихся картинок.
Вот и мамин образ для меня – картинка.
Где она такая спокойная.
Целует меня в висок, врываясь в сон теплым поцелуем с запахом кофе.
Где она одевает осенью пальто цвета выгоревшей травы.
Повязывает вокруг головы газовый изумрудный шарф.
Я знаю: там, как змея, прячется ее коса.
Руки ее покрывают многочисленные кольца.
Мама пьет по утрам кофе, а мне варит какао.
А потом тканевой накрахмаленной салфеткой вытирает мне «усы».
И это все – моя мама.
* * *
Катерина не являлась мне родственницей.
Ни теткой, ни соседкой, ни крестной она мне не была.
Она вообще была мне никем, до нашего с ней знакомства.
А после заменила все и всех.
Так уж вышло…
И моя жизнь разделилась на «до» и «после».
* * *
Однажды мама подняла меня совсем рано.
Часов в девять.
Для субботы непомерно рано.
Обычно меня не трогали, и я могла проваляться до обеда.
Мама сварила какао, заплела мне «корзинку».
Это, когда косичка огибает голову по кругу.
Напоминает кантик из теста на каравае.
Я, ковыряясь в тарелке с кукурузными хлопьями, зевала.
- Мы сегодня едем на встречу с одной моей приятельницей. Ешь скорее.
- А это твоя подружка, да мам? Как моя Маша во дворе?
- Нет, не похоже на Машу. Мы просто раньше были знакомы очень хорошо, а потом стали общаться все меньше и меньше, но она – замечательная женщина.
У мамы была привычка разговаривать со мной, как со взрослой.
Она никогда не пыталась мне врать и выдумывать в попытке что-то объяснить.
Просто говорила все, как есть.
И я ее понимала.
Вскоре мы уже стояли на улице в ожидании.
Женщина приехала без опоздания.
Мама смущенно улыбнулась.
- Это Рита. – И ее рука легла мне на плечо.
В тот момент она показалась мне безумно тяжелой.
Свинцовой даже.
Женщина присела на корточки и представилась.
- Я – Катя.
Ее лицо оказалось напротив моего.
Я смотрела на морщинки вокруг глаз.
Морщины – лучики.
Так бывает у тех, кто часто улыбается.
Катя улыбалась мне, но как-то сочувственно.
Ну, то есть это теперь я понимаю, что то была сочувственная улыбка.
Я по привычке схватила мамину ладонь.
Она была в перчатке.
Я так и не почувствовала тепла ее руки.
Мы пошли куда-то вниз по улице.
Катя сказала, что дома у нее кот Федор болен.
И ему приходится делать уколы два раза в сутки.
У меня никогда не было домашних животных.
Я спросила, чем же ему так плохо?
- Камни. – Сказала Катя.
Я так и не поняла какие такие камни, но расспрашивать не стала.
Мама иногда словно просыпалась и расспрашивала Катю о каких-то общих знакомых.
Они делились воспоминаниями, как я и Маша красочными открытками.
* * *
А Маша была мне лучшей подружкой.
Она такая вся тоненькая, худая, как веточка.
С большими черными глазами.
Мне казалось тогда, что ей вся жизнь кажется такой удивительной, странной.
Потому и глаза у нее огромные, округленные.
Она была такой тихой, хрупкой.
И говорила мне всегда почти шепотом, что ее медвежонок игрушечный на самом деле живой.
Я не смеялась, а искренне верила.
Так вот этот медвежонок по имени Жонок (ударение на первый слог), ночью залезал под кровать и гремел там банками с компотом.
Мои игрушки, к сожалению, такого не вытворяли.
Поэтому Маша со своим медведем были для меня чем-то ну совсем необычным.
И любимым.
* * *
Пока мы шли Катерина рассказывала мне про море.
Я никогда не была там прежде.
Она говорила, что Солнце там сменяет Луну совсем не так, как в городе.
Что они очень похожи, и Луна – это то же Солнце, только ночью.
Она там оранжево-красная, как марокканский апельсин.
- Ну, или, как мандарин, понимаешь?
Я кивала и слушала, как завороженная.
В голову мне лезли воспоминания о Новом Годе и мандаринах.
Потому что мандарины – это новогоднее лакомство.
Мама покупала их только на Новый Год.
Украшали елку.
И запах Нового Года – это запах мандаринов.
Когда пальцы липкие и ароматные от сока, с оранжевой прослойкой под ногтями.
И обязательно капли сока на выбеленной скатерти.
И мамин смех.
И Президент по телевизору, а потом спать.
Мы шли долго.
Я все слушала и слушала ее рассказы про разные-разные вещи на свете.
И все мне казалось таким странным и удивительным.
Моего воображения едва хватало, все это представить.
И я даже про маму забыла.
Представляете?
Сама не понимаю, как так вышло.
Глупая такая была, маленькая.
Отвлеклась, заслушалась, а потом смотрю по сторонам – нет мамы.
Я даже как-то испугаться не успела.
Просто стояла, как вкопанная и глазами «хлоп-хлоп».
Помню, как Катя присела рядом со мной и принялась мне на куртке молнию застегивать.
А я и сказать ничего не могу.
И спрашивать страшно «где мама?».
Какое-то чувство у меня тогда появилось, что я ее уже не увижу.
Ну, так оно и вышло…
* * *
Молчала я ровно неделю.
Не плакала, не кричала.
Пусто и страшно было.
И в голове ворох вопросов, на которые мне не было ответов.
Катя мне ничего не говорила.
Забрала к себе домой.
Так вот меня мама оставила, как щенка на улице.
Она снилась мне тогда каждую ночь.
Снилось, как мы гуляем вместе, она за руку меня ведет.
И я во сне пыталась ее теплые руки запомнить, эти ощущения.
А потом Катерина меня в кино отвела.
И я заболела.
* * *
Я заболела кино и заговорила одновременно.
Для себя неожиданно и Кате на радость.
Так это случилось.
Она постоянно меня с собой на съемки возила.
Пока какой-нибудь дядечка-фотограф настраивал свои приборы, мне приходилось копаться в журналах.
Обычно меня усаживали в кресло или на диван, приносили ворох журналов.
В основном тематических – про фотографии.
Это из-за того, что они с картинками.
Всякие разные.
И я сидела и смотрела на эти безмолвные лица со страниц.
Часами рассматривала.
И однажды попалась фотография Чарли Чаплина.
Никогда я не видела таких шляпы и усов.
Он показался мне каким-то уж очень особенным.
Жалостливым таким.
Маленьким.
Худым и неказистым.
Словно не в себе немного.
Я сползла со своего места и не надевая тапочек прибежала в студию.
- Катя!!! – Я с порога комнаты принялась трясти журналом.
- Да, Душа моя!
Я знаю, что она тогда очень облегченно вздохнула.
- Катя, кто это?
Она взяла журнал.
- Это? Сегодня узнаешь! – Подмигнула мне заговорщически.
А вечером мы пошли в кино.
В рамках какого-то фестиваля шел показ фильма с Чарли Чаплином.
Я сидела на первом ряду.
Этот неуклюжий персонаж, в шляпе-котелке, с усами почти нарисованными угольком меня впечатлил.
И все смеялись.
Весь зал хохотал; как безумцы.
А он все спотыкался и падал.
Потирал ушибленный лоб и снова получал тумаков.
Я была готова разрыдаться.
Когда свет включили, Катя почти вынесла на руках меня ревущую.
- Почему они все издевались над ним? За что???
Катерина не могла объяснить все просто, как мама.
Она быстро запаковала меня в куртку и потащила в метро.
А дома кот Федор слушал историю про «бедного дядечку», которого все обижали.
Мне тогда кино не очень понравилось.
Но уже через два дня я снова попросилась на какую-то картину.
И понеслось…
* * *
Кино мне много заменяло.
Что-то давало, открывало.
Это же были целые истории, когда ты незаметно подглядываешь в скважину замка.
То, что я и вообразить не могла, представить.
Все это – кино.
Я искренне полагала, что все истории – правда.
Грустные и веселые.
Фантастические и банальные.
В замочной скважине у Катерины в доме дул ветер.
Сквозняки.
Иногда я часами сидела возле двери прислонившись ухом.
Слушала эти завывания потоков воздуха.
И через две недели заболели уши.
По ночам Федор залезал ко мне в кровать и ложился над головой.
Иногда и вовсе своим теплым животом мне на лицо.
Грел и лечил.
Катерина сидела в свете желтого абажура, как статуя из воска.
Листала книги и курила.
Я засыпала рассматривая ее профиль в оранжевых кудрях.
И снова снилась Мама.
* * *
- Мама, почему ты ушла?
Молчание.
- Мама, а куда ты ушла?
Тишина.
Она только молчит и теребит кончик шарфа.
Рука у нее в перчатке.
Она такая красивая.
Я боюсь, что в один прекрасный момент совсем забуду ее черты.
- Мам, не уходи. Я не буду просыпаться, ты посиди со мной еще немного.
Но она лишь улыбается и гладит меня по голове.
* * *
Мы много гуляли с Катериной.
Подолгу.
Рассматривая прохожих, я представляла себе разные истории.
Истории жили и множились в моей голове.
А Катерина продолжала сниматься.
Периодически ее профиль или изящный изгиб спины я видела в журналах.
Мы постоянно ездили по гостям.
Ее фотографировали, меня поили чаем.
А в перерывах между всем этим мы ходили в кино.
Эпилог…
Теперь, прогуливаясь по городу, я встречаю киноафиши и читаю на них свое имя.
Мне без кино не выжить.
Я сама воплощаю «истории из головы» в реальность.
Режиссура – мое призвание, и мой хлеб.
Кино – моя любовь.
Я пытаюсь восполнить дефицит любви в своей жизни.
Таким вот странным способом.
Первую свою картину я посвятила своим мамам: маме Маме и Кате.
На премьеру пришла только Катерина.
Тогда она мне сказала, что моя мама…
Впрочем, возможно, я сниму когда-нибудь фильм о женщине, бросившей ребенка.
Потому, что другого выхода у нее не было.
Я вот не знаю до сих пор показывают ли обитателям хосписов кино…
Очень надеюсь, что показывают.
Simamoto
28/10/04 |
Правила
| +2 | Шедевр! Одно из лучшего здесь! |
| +1 | Понравилось |
| +0.5 | Что-то есть |
| 0 | Никак |
| -0.5 | Хуже чем никак |
| -1 | Отстой |
| -2 | Пиздец, уберите эту хуйню с Тепловоза! |
|
Средняя оценка крео:
Проголосовавших: 1
! Голосование доступно только авторизованным пользователям |
|
|
