Корабли в ночном море, приспущенные грязные паруса. Корабли спят в заливе, стоят в спокойных гаванях, пуская кисло-горький корабельный дух, тихо покачиваются.
Или идут так быстро, на сколько позволяет ветер в рваных, где-то уже истлевших, нечистого непонятного цвета парусах. Корабли в ночном море – вода и небо густые и непрозрачные, словно струя чернил, выпущенная каракатицей. А под кораблями, вокруг них, в темноте, повсюду – русалки обнимают морских чудовищ, целуют их ядовитые пасти, заливаются тихим веселым смехом. И гладят бесконечные кольца извивающихся агатово-черных тел. Пьяные матросы, выходящие по разным нуждам или просто подышать воздухом на палубы своих полуразвалившихся кораблей, думают, что им мерещится после рома в гладких чернильных водах такое, что не привидится в бреду и в самом жестоком приступе желтой лихорадки. Как русалки оседлав морских змеев мчатся наперегонки, как они плещутся и играют вокруг их кораблей...
Как они сладко целуют ядовитые пасти жутких чудовищ, как они манят к себе моряков, как они, подныривая под днище, что-то делают такое, отчего завтра корабль пойдет ко дну, как они накликают беду, большую беду, резвясь тихой ночью около их проклятого корабля, - клянусь потрохами, чтоб больше мне не пить рому, завтра мы все здесь подохнем, на этой гнилой посудине, вместе с ее тухлой водой и червивой солониной, вместе с припадками падучей нашего немого кока, вместе с капитанским сундуком, полным золота, вместе с твоими засаленными картами, Джек, вместе со всеми крысами в наших трюмах, вместе с мечтой о знакомой толстой белой проститутке в порту Глазго, из-за которой я не могу нормально спать – я так и вижу, как только засыпаю, ее плотное сладкое тело…Я обещал привести ей жемчуга нитку и заплатить сразу за семь ночей.… Хоть папа мой голландец, - пусть кости его перевернутся в его паршивом гробу, - тупой и грубый как скотина, но мать моя - чистокровная карпатская девка, выкраденная каким-то турком и проданная им в публичный дом в паршивом Бордо, а они знают толк в колдовстве, и мне осталось кое-что от ее дара, и нос мой за версту чует беду с тех пор как папаша мой забил кулаками до смерти мою мать – пусть Дева Мария выхлопочет для нее местечко в раю, так что нос мой, сломанный в драке – помнишь, Джек, как мы подрались в каком-то прогнившем Мадрасе, пахнущем проказой и триппером, с матросами лиссабонского брига … – Завтра что-то случится, не видать мне больше берега, завтра мы пойдем ко дну ко всем русалочьим чертям…
Чернила каракатицы, Матери всех каракатиц, потихоньку рассеиваются, опадают куда-то на дно морское, туда, где спять чудовища, утомленные ласками русалок, где спят такие страшные твари, которых нет, наверное, и в самой преисподней… Солнце выныривает из воды, распугивая все ночные страхи, солнце будит непротрезвевшего рулевого, будит ворчливого моряка, сына голландца и румынки, выговаривавшего ночью по пьяни своему товарищу Джеку свои опасения по поводу того, что корабль их скоро прикажет долго жить со всеми ними. Утро выпаривало хмель из бедовых голов, и корабль шел на полных парусах в порт своего назначения, куда-то с юга на север. Если посмотреть сверху на море и корабли – кажется, что кто-то пытается залатать огромную прореху, стягивая края земли судоходными путями…Корабли – иголки, их следы на воде – нити…
…День. Большая Каракатица спит в своем подводном гнезде. Ей снятся суда торговые и военные, и суда без опознавательных знаков, разгульно плавающие по ее морям, пьяные матросы, мочащиеся в воду, трупы, падающие вниз с палуб на корм ее акулам, Китобои, пугающие ее китов, рыбаки, убивающие ее рыбу, сборщики жемчуга, ворующие ее моллюсков, ей снятся крики о помощи с тонущих кораблей, люди, цепляющиеся за обломки мачт и вёсел, ей снятся ее голодные дети, которые собирают такие обильные урожаи свежей живой или только что умершей плоти, - ей снится, - а корабли идут ко дну, пробитые ядром, давшие течь, разломанные налетевшей бурей, корабли идут ко дну, не давая умереть ей и ее детям, идут ко дну, наполненные ужасом и смертью – и из этого Мать всех каракатиц делает свои чернила, которые каждый вечер выпускает в воду, и которые постепенно окрашивают небо, сбрасывая вниз, к ней, во тьму солнце…
…День. Корабль идет на всех своих залатанных парусах. Никто не вспоминает ночных нетрезвых видений. Даже достойный сын голландца и румынки. Он думает о разбитой голове своей матери – последнее, что он помнит о ней, - его мысль плавно перетекает к блюду с жареными телячьим мозгами и темному пиву – а оттуда – к белому телу проститутки из Глазго, к ее масленым улыбающимся губам, к тому, как она кормит его жареной свиной ножкой, к тому, как приятно забыться, уткнувшись носом в ее большие теплые мягкие груди и почувствовать себя сущим младенцем… Я привезу тебе нитку жемчуга. Привезу.
…День. Русалки плывут за кормой, но их не видно. Все смотрят вперед, на горизонт – что-то там потемнело, совсем нехорошо потемнело… Вперед, вперед. Пока в парусах есть ветер. Пока он не превратился в шторм. Пока есть возможность достичь земли. Но Мать всех каракатиц выплюнула свои чернила раньше, чем полусгнившая шхуна пришла в порт своего назначения. Кажется, пронесло, Джек, кажется, пронесло… Кажется, шторма не будет. Пойдем-ка, сыграем партию и хлебнем рому.
Русалки ласкают морских чудовищ совсем уж нагло, открыто, они дерзко улыбаются вышедшему на палубу сыну голландца и румынки. - Хочешь, мы будем так ласкать тебя?.. Тьфу, нечисть – он поднимает глаза вверх, к ночному небу – где-то там - сполохи, зарницы… Здесь – полный штиль Тишина. Уже недалеко, совсем недалеко земля, он выйдет на берег и пойдет к своей ненаглядной, он кинет ей золотую монету и наденет на ее полную шею жемчужную нить, он расскажет ей как страшно ночью смотреть на русалок, как они пахнут глубокой водой, отсутствием солнца, водорослями, солью и моллюсками, не то что она – дрожжами и пивом, пудрой и жареной рыбой, тепло и вкусно… Вроде поднимается ветерок. Доблестный сын голландца и румынки повернулся спиной к русалкам и снова поднял голову вверх. На краях мачт горят огни, страшнее блуждающих огней на болотах, страшнее пожаров, маленькие голубоватые огни на краях мачт и оснастки… Как жемчужины – так они светились на шее негритянки с Барбадоса, шее, сломанной в пьяной драке за женщину, и он снял их с мёртвой молодой негритянки, так глупо попавшей под руку разгулявшимся матросам, для своей любимой проститутки из порта Глазго. И он знает, что это такое – наш корабль проклят, мы обречены, мы погибнем!!! - От ужаса и испуга он делает шаг назад, оступается, пытается ухватиться за снасти – но - не может удержаться и падает за борт, туда, в чернила. В объятья русалок, тонких, упругих прохладных русалок, и они утащат его на дно. Он был прав, - нос не подвел его… В тот же час налетел внезапный крохотный но сильный шторм там, наверху, и сквозь воду, отдаваясь ласкам русалок, он безучастно смотрел, как ветер ломает мачты, как корабль беспомощно крутится на месте. Как он разламывается словно скорлупка, как падают в воду тела его товарищей, как волнуется вода, как качается на ней теперь уже бесполезный мусор, бывший когда-то чьим-то добром, как морские чудовища хватают тех, кто падает в воду и проглатывает целиком, ничего не оставляя акулам, а он, приглянувшийся русалкам, плавно падает с ними на дно, к гнезду Матери всех каракатиц, и, когда русалки наиграются им, она заползет на его лицо и постепенно поглотит его, чтобы сделать из его души и тела чернила для следующей ночи… |
