Людке
Адель – это просто белый лён, он расцвёл её синими глазами, он треплется на ветру пряжей её спутанных волос, Адель – это просто белый лён.
Адель наматывает на бледный пальчик бледный локон, бледно улыбается, бледно смотрит, неслышно вздыхает, - вот-вот упадёт. Ловите, ловите, а то ветер быстро растащит белую льняную пряжу, раскидает по кустам, птицы подхватят длинные нити и вплетут в свои гнёзда, какая-нибудь старушка будет идти мимо, подберёт остатки, потом свяжет костяным крючком кружевные салфетки, - и не станет Адели.
Аделькины белые букли – на них дую, дую, - разлетаются как пушинки и опадают на Аделькины белые плечи. Мягче, мягче – это же дитя из пуха, не надо резких движений, не то рассыплется, – не соберёшь. Аделька – овечка, на личике два синих цветочка, хлопают лепестками, не трогайте их, а то завянут. Аделька – льняная пряжа, молочное мягкое тельце, творожок ручек и ножек, сливки полных щечек, ванильные пастилки пухлых пальчиков, детка без единой кровинки, улыбаешься сахарным ротиком, что-то шепчешь и смотришь кокетливо, а казалось, что и не живая.
Аделькины тихие фразы, лишённые всякого смысла, Аделькиного смеха масло, Аделькиных касаний тени, её нитяные поцелуи – как вышивка белым крестиком по белому полотну. Аделькино нежное тело на грубых ладонях шёлка с бархатом, Аделькино призывное « ну же» – я просто иду ко дну в молочном киселе её взгляда.… Но ты же такая невесомая, вот-вот разлетишься в стороны, но ты же такая воздушно-непрочная, может, не надо?..
Аделька – пух гагачий, вихрем в моих объятьях, меняет свои обличья как бегущее облако в полдень, Аделька – пух гагачий, забилась мне в ноздри, в горло, въелась в волосы стойким инеем, Аделька – горячая вьюга, Аделька – хищная птица, Аделька – вязкое тесто, разметала, расклевала, утопила, лишила остатков разума, отняла все силы и оставила почти без дыхания.
А я своей Адели носила каждый день недолгие букеты лиловых люпинов и кровавых маков, злых жёлтых ирисов и застенчивых незабудок, а я своей Адели носила полные карманы переспелых вишен, хрустящих розовых яблок и сизой голубики. А моя Адель всё улыбалась, ставила цветы в безводные кувшины, ела вишни, яблоки и голубику, и всё также оставалась льняно-бело-белёсой и смотрела жадно синими цветочками круглых глаз. А моя Адель-Аделька целовала меня долго-долго своим сахарным ртом, прилипала словно патока и не отпускала.
А моя Адель – Аделька разбивала меня на зёрнышки граната, бросала в вазу со сластями и брала по одному бескровными пальчиками, кидала на язычок и долго перекатывала между зубками, пока не оставляла маленький скелетик косточки. Моя Адель была ненасытна, как огромная океанская акула.
И я мою Адель любила, как любят поля белых одуванчиков, как любят цвет черёмухи или хотя бы пушистых белых кроликов. Аделька – овечка.
И моя ненаглядная бледная девочка, моя избалованная пуховочка брала меня за подбородок и кушала мою любовь. Моя мягкая детка, льняная кудель, из-подтишка очень больно кусалась и слизывала капельки крови, всхлипывающие на моей коже.
Скорее бегом от Адели, не то скоро съест целиком без остатка, ни капельки не пожалеет. Бегом от её сдобы и сахарной пудры, от её гагачьего пуха, от её бледной пряжи, от жадных цветков её глазок, от его всегда жаждущего рта. Скорее бегом от Адели, от льняной канители, от бесцветных ладошек. От веретен бесконечных желаний, от любви к светлым локонам, к пастиле, и зефиру, и сладким сливкам. От нежной привязанности к полям лёгких одуванчиков, к клеткам с пушистыми кроликами, от избытка чувств к моей робкой белой овечке. Бегом, бегом…
Подумаешь, ведь, всего-навсего, Аделька – это мягкая тёплая личинка, рыхлый червячок молочного цвета, жадная гусеничка с тонкой бархатистой кожей, глупая прожорливая гусеничка, которую так легко раздавить – и можно спокойно пойти дальше, прочь от несуществующих льняных куделек.
Август 98. |
