Кто здесь ещё? Кто дышит тяжело
за шторой, за субботой, занавеску
кто растрепал, издёргал, кто ржаной
и тусклой тенью режет на отрезки
ту ткань? -
которую ещё,
я не доткал
в припадке, в перепалке редактуры.
Кто здесь ещё? - помимо одного
того же неизменного урода, -
я не стремился изменить природу,
испрашивая у неё нагот, -
и вот уже подходит третий год.
Кто курит, дым чей, кашель в доме чей
кудахтает и квокает как куры?
Так я не становлюсь собой, скорее
становлюсь иным и третьим,
которому положены судьбой
семья и дети, -
как видеть бытия просвет вовне в
окне у пролетавших вагонет,
не опускаясь даже до вегана -
за жизнью за своей нелепо мне
смотреть сквозь текст через себя с экрана.
Так невпопад, но зная наперёд,
куда ещё заводят эти мысли, -
как на верёвке водят через рёв
и страх быка и через пустоту
девятой клетки занятой Алисой, -
я ухожу отсюда навсегда -
в разлив, в полях, каналом поделённых
намного, на столетия, и я -
я превращу года
в труху, в творение, в бессмысленность, в берлогу -
Алгея пусть расправится с былым,
оставив время для распада мозгу -
чтоб было что достать из под полы
и предъявить себе в тот миг как розгу, -
и предварить в тебе потом как розу;
оставив время привести в одно,
и сдаться, и издаться в тех же лицах, -
я не прошу уже давно оно,
живущее во мнимой единице,
безумное как дикие волы,
оставив время для распада мозгу -
я превращаюсь белой горихвосткой,
Эрато пусть якшается с былым.
Нет, ни полёт, ни пение стрелы
не ранят древа,
и даже не оставит на стволе
отметины и трещины топор,
но - прорастает вместо древа бор,
так обвинение опять находит дева, -
в том наш несправедливый уговор,
друг, мой, Кастор, различие в связь
лишь в том, что власть сама не существует
без овладения, без следствия и влас, -
(за франками, за славой Меровинга) -
в холодном и пространном Моровинде,
никто и не заметит даже нас, -
Тиран ли правит, или новый Аристид, -
как разница - что в мыс взойти, что в мызу -
балтийские деревни навестив
как призрак.
Нет, хуже ничего чем царь лесной
состарившийся в тишине осинной -
и неизбежной будущей весной
оставшийся один под парусиной,
который годы, зимы эти все
глотает слизь овсяную всё чаще, -
когда-то бывший князем первой чащи,
Ахей и Менелай, и Одиссей, -
Так я не ухожу, но мой уход
звенит сильнее - словно я раздвоен, -
и голос разлетается всё воем
который год,
- так назидать себе, - кому ещё, живым?
Кого подставить в этом адресатом? -
Умершим? - чтоб потом, за их фасадом -
они спросили - ах, о чём же вы?
О чём я? - Не о том, что часть, ли я -
останется как свод под крышей дома
на двух ногах, а часть - за Эвриномой,
за тишиной останется в полях, -
так я, объединив геном, и - им
элегию присвоив пасторали, -
не выхожу с восьмой горизонтали, -
кенома расправляется с моим
двоением -
и снова возлежу
у парка
в темноте
при свете лампы.
Свисают ледяные ели лапы.
И кто-то дышит. И тоска смешна.
кто здесь ещё?
И только тишина. |
