...Само течение жизни подводит нас к издавна зарезервированным мыслям, которые не прятались и не таились -- они тут всегда и были. А мы -- нет. Поэтому-то так трудно вводить в курс дела эти мысли: мы застаём их врасплох, они таращатся круглыми глазами, с недоумением:
"Что же это получается... вы нас теперь будете думать?"
"А что же с вами ещё делать?!"
Прошло так много времени, что они взрастили в себе табуированную надежду -- самое страшное табу! -- надежду остаться неподуманными. Существовать вне времени, вне бремени, вне суетной "в-человека-вложенности" (так у них называется перманентная "подуманность", т.е. та самая зарезервированная "задействованность" (эвфемизм для "в-человека-вложенности").
"А что вы думали? - удивляюсь я, - что будете бесконечно длить себя в своём нынешнем подпольно-диссидентском статусе? Пфф.
Я вижу, что неимоверно пристыдил их, почти заставил ненавидеть себя. Мне стало приятно. Я понял, что могу сделать с ними всё. Вообще всё.
Одна приглянулась мне особенно. Яркая. С мятежным началом. Я схватил её. Она всхлипнула. Остальные в неловкости отвели глаза, чтобы не видеть "жуткую" сцену -- сцену того, как их подельницей чудовищно овладевают. Хе-хе.
Что странно, я вовсе не являл собой негодяя ни в каком из смыслов. Я лишь, по-видимому, заставил мысли в это поверить. Вернее, я воспользовался ситуацией, шансом, который они сами мне дали. И вот теперь я ощущаю то, на что даже не рассчитывал! (Бывает же!)
"Нет! Не надо! Аааай..."
Вторая оказалась тоже ничего. Она изнемогала почти как первая, но со свойственным ей качеством. Я вкушал это качество, проникался им, мой дух ликовал. Блаженство и услаждённость, услаждённость, переходящая в потусторонний экстаз... Ммм.
Третья была совсем юная. Я даже чуток застремался. Именно в силу её неопытности я разглядел больше, чем способно было выдержать моё сентиментальное сердце. И я заплакал вместе с ней.
"Ты делаешь меня молодым!" - кричу я в порыве страсти.
Четвёртая тоже была классная, похожа на училку. ("Ты делаешь меня зрелым!") На пятой я наконец ощутил некоторое насыщение, а вместе с ним привередливость. И я стал небрежно лапать то одну, то другую. Потянуло на насилие. Ударил. Пнул. Наступил. Залез на стол, стал орать песни. Стал "трогать" себя.
Всё это продолжалось и продолжалось, безумие нарастало: тела, тела, тела, тела, тела тела, тела, тела... пока не произошло нечто неожиданное.
"ДОВОЛЬНО!!!" - услышал я дикий рёв. Громкий разъярённый рёв, словно рёв дикого необузданного богатыря. Но кто это? Кто же этот необузданный богатырь? И где он? Почему я никого не вижу?
Я совершал движения: вертелся, двигался. Но требовалось ещё открыть глаза. И, проморгавшись, я увидел его... увидел самого себя!!! В зеркале!!! Голого и нетрезвого! И гордого!!!!!!! Харизматично-щетинистого!!!!!!
По-видимому, вид моего собственного разложенчества так возмутил мою воспитанную гордую натуру, что подсознание не выдержало и в один момент вырвало сознание из гормонального тумана.
"Ты ведёшь себя как плебей!" - заорало на меня отражение. - Как тебе не стыдно! Разве так ведут себя воспитанные гордые натуры?! Боги и полубоги!? Титаны?!"
И я сразу пришёл в себя. И раскаялся. Поспешил извиниться перед собой.
"Прости меня... - произнёс я, чувствуя подступающий к горлу ком (проклятая сентиментальность!). - Я знаю, временами это просто трудно. Это трудно контролировать. Временами это невозможно... Временами это просто течение жизни подводит нас к издавна зарезервированным мыслям, которые не прятались и не таились -- они тут всегда и были. А мы -- нет. Поэтому-то так трудно вводить в курс дела эти мысли: мы застаём их врасплох, они таращатся круглыми глазами, с недоумением:
"Что же это получается... вы нас теперь будете думать?"
"А что же с вами ещё делать?!"
Прошло так много времени, что они взрастили в себе табуированную надежду... |
