В клетчатом платье плачет кокотка,
кокаинетка, кокетка, коготков коротких
впивается в кожу жало.
Ей хорошо, так что плохо, то ли от водки,
то ли от обстановки, от выгулянной обновки,
иначе она бы отсюда бы, с этой планетки -
сбежала.
А на работе - планёрки, в бытовке
тискает шеф,
и от этого настолько горько,
что если бы не было бы так хорошо,
то она бы давно без лифта - left;
но что-то такое всё равно жжёт,
где-то там, где за вторым размером,
была когда-то иная эра.
Пять лет назад.
Ей нравится мальчик.
Она бы плакала, но она
совершенно не плачет,
а это не слёзы,
это ампулы раствора стрихнина
в её глазах,
стрихнина и медного купороса.
Ей нравится мальчик.
А спит всё равно с другими.
В мыслях.
Лента - в косах.
На улице воздух
пахнет свежо и остро.
Семь лет назад.
Она в старшей школе.
Мечтает о потере девственности
внутри серого вещества, растроганного алкоголем,
порывом ревности, чувством искренности,
она ещё ничего не знает
о томной любовной низости.
Что-то пишет. Что-то рисует. Что-то читает.
А внизу живота поле маковое расцветает.
Будет любовь? Маленькая?
Или большая?
Лет десять назад.
С подругой в куклы,
потом в подруг,
потом друг в друга.
Игры девочек, тонкие бёдра, чуть припухлые
губы, таинственный круг,
зимняя за окном вьюга.
Она читает. Не пытается писать.
Ей хотелось бы научиться,
нет. Чушь. Умеет. В мыслях.
Ей просто хотелось бы целовать.
А на работе - опять шеф, придурок,
кажется, он даже ей нравится своей наглостью.
Она пережила ангст, девальвацию,
друзей по накурке, секс с ними вместо накурок,
изнасилования, нежность и дефлорацию,
стихи, поэтесс, поэтов, картины,
первый минет (до чего противно),
всемирную паутину, заразную скарлатину,
количество Гинесса, способное попасть в одноимённую книгу. -
Ей уже наплевать на все эти детские игры,
машинки, мальчиков, публику, странных фриков,
игры с плетью, членовредительство, зависть к пенису,
зависть к подругам, которые пьют Хенесси,
Хенесси, собственно, бугатти, богатых, бедных,
все наваждения, извержения, -
вот по небу
лет так пятнадцать назад
плывут облака медленно.
Плачет.
Как же он там, этот, который.. мальчик?
Вырос. Наверное.
Живёт с какой-нибудь шлюхой,
пьяной, безбожной, с растяжками, в ухо
бы дать ей, так, что бы насмерть, вены
порезать после.
Господи, где его носит?
Вот так сидит, в клетчатом платье кокотка,
кокаинетка, конкретная проститутка,
ей до того хорошо, что ужасно жутко,
что такой месяц выдался вот короткий,
словно коробка с конфетами в детстве под скучной ёлкой -
быстро заканчивается. Может быть это - водка,
может быть, шулер на небе ловко
спутал все карты. Двадцать вторая уловка.
Плачет.
Сзади подходит мальчик.
Милая, - милая удивилась, - какой же знакомый голос..
Там, наверху, дом открыт и тебя ждут дети.
Как же.. как же так? Я ведь люблю.. Долорес?
Фриду? Друзей по-соседству. Какой же знакомый голос.
Милая?
Кто эти люди? Эти
слова говорящие мне
разве же я не в тюрьме?
Платье осталось, и в горле ком -
женщина шла в дом.
Всё изменяется. Вечность - не вечная.
Вечер. И плачет платье без женщины. |
