Когда ты остаёшься один, как воронка
от взрыва на поле раненым грунтом,
голос двадцатилетней выдержки превращается в похоронку,
в несколько футов, несколько фунтов
магния, цинка, ваннадия, - полиметалической рудой, грудой
лежишь, - на столе - невымытая посуда;
спокойная словно будда -
перерождается во мне простуда.
Я, - немного болен; если о главном - у меня болит
поясница, болит шея, болит затылок и череп весь -
плывут сапоги, причмокивая по лужам, слит
сентябрь под ноги. Злит. И снова в себя залезть,
закутаться, спрятаться, выгрызть ход в себе, как термит -
чтобы показаться радостным, чтобы не было видно
за дымом гадким и мерзким,
рану заварить железками,
железо - отличный бинт.
Мне снился город. Бетонный город.
Белый бетонный склеп на солнечном свете
казался живым, но - безликим;
держите, держите вора! -
укравшего из меня язык мой -
оставившего безязыким.
Мне снился город. Мне снился дом мой. -
И день сливается со сна комой;
с одной знакомой
грядой морен
выточенных в кости ледником, -
я грел
себя,
я плёл травы - букеты те
оборачивались венком.
У нас снова холодно,
у нас не топят;
в городе Р. одна и так же проблема,
что время оборачивается надгробием,
впрочем, как и во всех городах, -
росток в банке на подоконнике
и тот без света зачах.
А я стал знаменитостью
без единого поклонника.
Но за искренностью
не спрячешься о морщин,
от мужчин и женщин,
особенно от мужчин.
И сегодня не кричать,
ни от боли, ни от радости,
сегодня в глазах нет места для ярких картин -
это всё от усталости от усталости,
от усталости и от сгорбленных спин.
Когда ты остаёшься совсем один,
я наивно верю, что кто-то ко мне подойдёт,
кто-то скажет - Садись. Спим,
мы спим.
И наш сон - пройдёт.
И сон растворится
как краска в банке,
как вечер в ночи,
как сахар в чае.
Мы женаты тысячу лет;
нас никогда не вечали,
мы встречались неоднократно
в пустыни, в трущобах, в Англии,
в тесных улицах, в чужих судьбах -
но невымытая посуда
стоит на столе,
я немного болет.
Мне двадцать,
тебе двадцать минус два
лет. |
