I
Очаровательно чертит во мне поэт
белые лилии тонких хвостатых комет,
спит, обнимаясь с портовой женой взасос,
пьёт васильковый разбавленный купорос.
Вот поднимается, в окровавленном липовом цвете,
гетероверный, гомовлюблённый в клети,
в угольной маске, поверх совершенной гнили, -
вы меня, даже не зная, уже убили.
Вы во мне выросли, словно в цветущем маке,
вы расставляли силки, отметки и знаки;
выловив зверя рыдали покорно, притворно
как рвётся дерево напополам узора.
Что же мне делать с вами так много лет? -
Очаровательно чертит во мне поэт.
II
У нас рассвело. Но утро не сходит
хмарью с улиц, выцветших, и, нажав,
достаю из себя самого сходни, -
выскобленные трапы на волнах глухих дрожат.
Словно в Пирей, после бойни Ладиокеи,
входит корабль, обводами грив броваст. -
Будем гулять в миндале в годах вековея,
словно гетера и молодой пельтаст. -
Кто-то потом нарисует в иконостас
несоверешенный творческий гомеостаз,
где от аллюзий и памяти море немеет.
Но всё не сходит, температурит горячка,
славного утра скупая дождя подачка.
Но всё нисходит, Массилия, откровение
в тонких сосудах намёком на исцеление.
И пандемия во мне утихает до эпидемии, -
в мире без солнца отсутствуют яркие тени.
От тишины устаёшь сквозь короткий задень;
спрятались в церкви и молятся толстые бляди.
А я - хороший. Все молятся - я хороший.
В угольной маске поверх изъязвленной кожи.
III
А вот - повесившийся человек.
Он ещё жив. Но - не уверен.
Он протягивает тебе манжет
рук через запертые двери.
Бьётся лбом - научили молиться,
бьётся сердце - дали жизнь,
шепчет псалмы, как мочится, -
мечется, падая, падая
к несовершенной вниз.
Он - всего лишь увядший за осень лист,
но посмотри, как он бьётся, как ему хочется,
если не жить, то пародировать жизнь,
если не верить, то хоть и ходить пророчествовать.
IV
Мелокомедия. Трагиодрама. Сюжет
прост, вычурн, вычтен редактором, -
режет мои слова режиссёр-лже, лже-
епископ меня причисляет к святым авторам.
Что мне эти руки, пришивающие ко мне кант,
если мои максимы - танцы над трупом Санд.
V
Пей. Согревает. Пьянит. В постели
пей. Пей вне постели стихи в стакане.
Чтобы не замечать, как часто мы все не с теми,
как часто мы все не сами.
Пей. Забивает все чувства, но
пей, забывая все звуки нот.
Пей же, девочка, пью же, мальчик,
сердце скачет - гуттаперчивый мячик.
Скажет кто-то - а как иначе?
Пей.
И ему налей.
VI
Выходи. Выходи из комнат.
Из себя - выходи, осторожно касаясь пола заплат.
Бей безбожников. И иконы.
Жалко, не с кем вернуть ни стула, ни стола.
И тридцать серебренняков - цена всех мирских затрат.
Обессредечнный, обречённый,
обручённый с нами навеки град. -
Облачённый в пурупурный
и золотой наряд.
Осень. Выходи из комнат.
Входи в спальни.
Входи в кухни.
Топорщится дым цвета олова,
цвета стали.
Голова пухнет.
Обними голову.
Обними голой.
VII
Я не писал поэм.
Я не поэт вовсе.
Вотще любить мой голос -
голос простужен и хрип.
Вот горит на щеках ОРВИ осень,
жаром и кашлем раздаётся внутри.
Я не писал писем.
Я не глотал колёса.
Я не любил Бродского
и не любил Босха.
Я не искал тебя.
Я не поэт, даже.
Ляг со мной просто рядом, -
это чертовски важно.
VIII
А это тоже я? Вот здесь. В комнате напротив.
В доме наполовину целом. Это - я ли?
Буквы саднят связки, строфы связки сводят,
смотрит на берег уснувший петровский ялик.
Воды нет. Пью заварку. Сижу на окне.
К ней можно? - К ней - нет.
Клей облизывает конверт раньше губ,
вхожу к ней, угрюмыми жестами скуп.
Скопец выпучеглазил - куда же вы?!
Как ты? Как же ты так? Ну как же ты.
Это прошлое. Это прожитое.
Угольная маска на белой коже.
Вот в больнице для идиотов и дур
встретил и закрыл для себя Петербург.
IX
Свинтить бы с себя кран, раскрыв трубу губную -
чтобы затисканной мог закричать - "Зацелую!",
чтобы заискивать, застаиваться в просвете
между теми, другими и ещё вот этими, -
втиснуться в их толкотню в умах букварных,
выгореть в головах и осталься внутри нагаром.
Получится? Кто знает. Кто прочёт,
кто поймёт, как живёт
жёлудь и дуб как жёлт, -
но пока прорастёт
пройдёт не менее полусот.
X
Полусон. Вплывает утопленница прихоть,
девочка четырнадцати лет.
Девочка! Liebe Dich! Девочка, Leben Dich!
Девочка!.. Занавес. Занавес.. Занавес!?
Гаснет в театре свет.
Лёгкая утра ластиться занавесь
к белым лилиям тонких хвостатых комет. |
