Я не был в Москве так долго, что..
что не видел, как она переоделась в пальто,
не видел, как она переоделась в мех,
не видел, как она замерзала на глазах у всех,
не видел, как она силилась выбрать наряд
в это затянувшееся межсезонье.
Там тоже теперь одни сугробы, говорят,
вообще много чего теперь говорят,
самого важного кроме.
Я хотел бы птицей ли, отбившейся от стаи,
побыть в городе бетона и стали,
в городе безразличного глянца,
в городе иностранцев.
Там есть несколько гнёзд,
которые свили тресты,
трест - почти что и дрозд,
только более интересны.
Так вот, там несколько гнёзд.
В этих гнёздах ютятся люди.
В этих гнёздах ютились люди.
В этих гнёздах, будет ли весна
или её уже никогда не будет,
будут и дальше ютиться люди.
Потому что дешевле застрелиться
чем снять.
Мы там спали. Мы пили пиво.
Пели песни. Мы читали книги.
Книги были дерьмо. Но это чтиво
можно было считать наименее диким.
Мы засыпали промахиваясь мимо постели,
мы просыпались в восемь утра по гринвичу,
мы очень много курили, мы ничего не ели,
мы читали эту дерьмовую literature,
которую написал какой то мудак,
по моему, Диккенс.
В общем, всё было как то так.
На другом конце города, просыпались позже,
на другом конце города не ложились вообще,
покрывали рисунками и надписями кожу
на четырнадцатом этаже.
Забытье ли? Наваждение? Умопомрачён и смирен,
господи, прости меня за воспоминания,
что и в страшном сне, часть меня вспоминает сирен
поющих марсельезу в собственной ванне.
Я не верю этому городу. Не взыскав среди зла цветов,
я вернулся. Но горит, но хочется.
Я не был в Москве так долго, что
жду когда этот холод закончится. |
