Причины и следствие.
Его жизнь проносилась как пейзаж, мелькающий за окном автомобиля, идущего на предельной скорости по автострадам меняющегося на глазах мира. Постоянной величиной оставались только два ощущения: непостижимости смысла и неуверенности в правильности происходящего. Первое, впрочем, время от времени подвергалось им сомнению. В основном это происходило в моменты некоего озарения, когда всё становилось ясным и предельно понятным, словно понимание это никогда не покидало его и, более того – было заложено в нём изначально, задолго до того, как он очутился в этом странном, порой пугающем, но, тем не менее, прекрасном мире. В такие моменты он ощущал какое-то абсолютное единение со всем и всеми, с красотой и убожеством, со здравым смыслом и безумием, с безграничной любовью и граничащей с сумасшествием ненавистью, то видя себя зеркалом, отражающим реальность, то отражением, едва различимым в нереальном зеркале. Но, к великому его сожалению, моменты эти становились всё реже, пропорционально всё чаще уходящим годам так и неосмысленной им жизни.
Второе же, само по себе являясь сомнением, сомнениям не подвергалось, тем не менее, огорчало его намного сильнее, чем недостаточность осмысленности, так, как справиться с оным не представлялось ему возможным. Никаких озарений или иллюзий по поводу правильности происходящего он не испытывал ни разу и, как результат, жизнь его окрашивалась в серые тона вечной неясности, пугающего отсутствия какого-либо фундамента и шаткости положения в целом. Ещё большее огорчение, граничащее с разочарованием, приносило ему то, что данная неуверенность сама по себе исключала какую-либо возможность осмысленности.
Было и третье ощущение, со временем переросшее в чувство, которое, хоть и не являлось перманентным, преследовало его всю сознательную (если возможно так считать) жизнь. Оно возникало, как правило, в самые неподходящие моменты, превращая его, и без того не лучшую жизнь, в жалкое существование. Он ненавидел его и презирал себя за то, что такое отвратное и унизительное чувство берёт над ним верх и вершит его судьбу без его волевого участия. Этот червь, поселившийся однажды где-то в глубинах сознания или, если угодно, души, точил его хрупкую структуру, почти не оставляя шансов раз и навсегда избавиться от него. То малое, то всеобъемлющее, это чувство поглощало его, заставляя дрожать и поступать безрассудно, порой обращая в бегство или толкая на самые отчаянные поступки…
Там, где двое или трое…
Он стоял на краю бездны, стараясь ни о чём не думать, но мысли роились у него в голове в ещё большем количестве, чем обычно. Тогда он решил отсекать их по одной, пока не останется самая важная, та, ради которой, быть может, стоит жить или, по крайней мере, стоило. Он стоял бесконечно долго, вглядываясь в самого себя, вслушиваясь в жужжание разлетающихся прочь душных мыслей, пока вдруг не осознал, что видит только пустоту, а слышит лишь пронзительный звон тишины. От постоянных величин – не осталось следа, и теперь между ним и чем-то манящим, новым оставалось только третье - страх, змеёй обвивший его тело, не дающий возможности продвинуться вперёд или отступить назад. Он плавно наклонился над бездной, расправил высвобожденные усилием воли руки и, слегка пошатнувшись, полетел вниз. Его жизнь проносилась как пейзаж, мелькающий за окном автомобиля, идущего на предельной скорости по автострадам меняющегося на глазах мира. Постоянной величиной оставались только два чувства: непостижимости смысла и неуверенности в правильности происходящего…
Итог.
Он вышел из комы и стал быстро поправляться. Он помнил, что узнал что-то важное, возможно – самое главное, но, как ни пытался он ухватиться за нить, ведущую к ответу, она всегда ускользала из рук, оставляя странное чувство соприкосновения с вечностью. |
