И вдруг накатила такая волна беспросветной апатии, что захотелось, чего-то светлого, не пива, нет, чего-то душевного, духовного, хоть в церковь идти,свечу ставить. И вдруг возникло желание, внутренний чёткий посыл крикнуть, что-нибудь, вроде того, что: "Пьёте?! И что, вы, в ней нашли, проклятой?!" И так всегда, стабильно, наступал третий день трезвости, и смотрел уже критическим взглядом на пьянь всякую, с пивасиком за пазухой и т.д. и т.п. Хоть в агитаторы трезвого образа жизни подавайся. Опасный человек - друзья знали, и тихонько (друзья! ха-ха! собутыльники!) сбривались от него подальше.
В это утро Василий не строил планов на день. Они уже давно были распределены на месяц вперёд. Поэтому было уныние внутри тела. Делать не хотелось ничего, только лежать под одеялом и пялиться на нависающий потолок. Иногда потолок был так себе, потолок как потолок, а иногда казалось, что верхняя плита, не плита, а глыба бетона, или железобетона, нависала и медленно ползла вниз надавливая на всевозможные мозоли головы. Выполз на водопой к кухонному крану. Хлебал ледяную воду жадно, до зубной боли, перебрался в ванную, там, почистив зубы, умывшись, вернулся к закипевшему чайнику, сделал крепкий кофе (аппетита не было), закурил сигарету и тупо уставился в окно во двор. Дворник шкрябал, раздражая ещё не проснувшийся организм, метлой по асфальту, матерясь на свою напарницу, которая уже успела опохмелиться и ничего не могла сделать с совком, который выпадал у неё из рук.
Первая сигарета с кофе, шкрябанье метлы, звон падающего совка, медленное пробуждение - сон ещё возвращался кошмаром и облегчением, что это был сон, но не реальность - заварил ещё чашку, закурил следующую сиагретку. Дворники перебрались дальше, исчезли из поля видимости, только разговор их доносился неразборчивыми выкриками.
Открыв бутылку пива поставил её, не отхлебнув ни глотка, на стол. Взял снова, повертел, посмотрел, подошёл к мойке и вылил в неё все поллитра. Светлого. Через минуту заквакала жаба, но было поздно. Открыл бумажник. Денег было достаточно, но в магазин идти передумал, какой же тогда был смысл в выливании батла пива? "Не бережёшь, ты, себя, Василий. Эх, не бережёшь".
В полчетвёртого кого-то принесло - в дверь позвонили. Пока советовался со своей головой, звонить перестали.
Дверь Василий не открыл, но было понятно, что он дома. Хмыкнув: "Козёл", - Маша вырулила из подъезда и пошла ловить такси. Пару дней тому назад Вася наяривал ей и зазывал в гости. Всё - теперь он трезв, и дверь не открывает. "Козляра", - шипела Маша, а водитель злобно на неё зыркнул. "Что не так?", - выдавил он из себя вопросительный знак. "А... Один козёл в гости зазывает, а вот приехала с опохмелкой, так гнида дверь не открывает". "А мобилка?" "Мобилку слышно, но он не отвечает. Скотина: или спит, или динамит". "Мудак", - поддакнул шофёр. И понесло его: тра-та-та. Тут запиликала мобилка: "Отдуплилось село неасфальтированное. Поехали обратно". Водила моментально переключился: "Вот это я понимаю. Тра-та-та". Понятно - счетчик крутится.
Набухавшись они подобрели. Поначалу она его подзуживала: "Знаете, Василий? Я бы, вам, не дала". Типо била по самолюбию. Он ей бодро: "Моя верная жена - это правая рука". "Фу". "Ну так не свисти, а не то..." Короче - чему быть, того не миновать. Вася весит под 70, Маша под 100. Поэтому напивались они приблизительно одинаково. Маша хотела тихого рокнрольного уюта. Василий был не против. Но и "за" тоже не голосовал. Ибо семейная жизнь любого пошива ему была омерзительна. На неё он смотел как на неудовлетворённую приживалу, которая с годами всё чётче становилась похожа на алкоголичку (наркотики ей были не по душе), а сам по утрам смотрел и слушал на шкрябающих во дворе своими мётлами и совками дворников. |
