– Привет.
Десять секунд назад я открыл дверь и теперь пытался сделать фейс кирпичом.
Напротив стояла, переминаясь с ноги на ногу, очередная цыпа в белом коротком платье. Правда, моложе других и какая-то вся кукольная: когда она подняла тонкую руку, чтобы поправить сползшую с плеча лямку сумки, – я почти был готов услышать скрип шарниров.
– Привет, – повторила она.
Я знал, что она от моей бывшей. Месяц назад я спустил в унитаз обручальное кольцо. И все эти гребаные тридцать дней ко мне захаживали ее олигофренды (вот ведь дерьмо, с большинством из них мы не единожды напивались вместе) и помогали ей вытаскивать из моей квартиры «совместо нажитое имущество».
Исправно приползали ее подколодные приятельницы и, глядя на меня с плохо скрываемым осуждением, сообщали:
«Инна попросила забрать картину, которая...»
«Инна сказала, что зеркало, между прочим, на ее деньги...»
«Инна настаивает...»
– Какого черта она не придёт сама?
– Ну, ты понимаешь, у нее ТАКАЯ эмоциональная рана... Прямо в сердце.
– Рана у нее в голове. Сквозная через весь мозг. Так ей и передай.
– Какие у тебя основания вообще так говорить? – наигранное возмущение.
– Десять лет работы реаниматологом. Картина – там. Снимайте и проваливайте.
Жёнушка-жена, она думает что сможет вывести меня из себя, выволакивая хлам из моей квартиры. И никак не допетрит, что я только рад избавиться от всего, что напоминает мне о ней. И кроме того, у меня весьма тугоплавкие нервы, прямо таки вольфрамовые...
И вот теперь очередная засыльная.
– Слушай, она уже забрала всё. Или не всё? Ах да, еще есть холодильник и кровать, но их я оставлю себе. Так что, детка, греби к черту.
– Я не... – она смотрит на меня затуманенными глазищами цвета бутылочного стекла.
– Тогда что?
Полчаса назад я приполз с дежурства и теперь всё, чего мне хотелось, это отмыться и отоспаться на кровати, которую Инусик пока еще не прибрала к рукам. Предварительно залившись чем-нибудь крепким, чтобы стереть из памяти события последней ночи.
– Теперь буду делать всё, как ты скажешь, – тихо говорит Кукла и снова поправляет тесемку тряпичной сумки.
Стою, разинув рот, как умственно-отсталый.
– Пётр Семенович. Живет двумя этажами ниже. Психиатр высшей категории, всего доброго.
– Нет, я не к нему, – спокойно отвечает она. – Я к тебе.
Я закрываю дверь, но в щель проникает конец блестящей лакированной туфли.
– Слушай, – говорю, борясь с искушением раздавить эту мелкую наглую ступню, – у меня была не самая веселая ночь... Скажу больше: давно такой дерьмовой не было, так что...
– Я хочу выполнять все твои желания!
– Детка, сходи-ка проломи головой стенку, хорошо? – рявкаю в ответ и выпихиваю из дверного проема ее нахальную обувь.
– Это твоё желание? – спрашивает она.
– Да! Моё, чёрт бы его побрал, желание!
Но прежде, чем я успел закрыть дверь, случилось нечто, что подействовало на меня не хуже разряда дефибриллятора.
Моя куколка развернулась лицом к стене и – легкий взмах головой – впечатала лоб в бетонную стену. В ту же секунду по ее лицу поползла теплая алая лента. Она снова откинула назад голову, чтобы...
(«Капец! Дерьмо! Срань господня!»)
Я ринулся к ней, разворачивая ее к себе и резко встряхивая, так что ее ноги на секунду оторвались от земли.
– Эй-эй, голуба... Моя смена закончилась час назад, так что поищи себе другого айболита.
Только теперь, держа ее на вытянутых руках, как диковатую зверушку, я увидел, как она испугана и растеряна. По ее щекам в два ручья хлынули слезы, а на залитом кровью лбу прорезалась вертикальная борозда. Ни с чем не сравнимое напряжение, выражающее ничто иное как нестерпимую боль.
– Дура... – хватаю ее за руку и втаскиваю в квартиру.
Она сидела на табуретке, вяло свесив руки и молчала, пока я останавливал кровотечение.
Рассечение.
– Надо накладывать швы, иначе будет шрам и...
– Мне всё равно.
Это не вязалось со всем тем, что я знал о юных ("сколько ей, шестандцать? семнадцать?") барышнях. Инусик была помешана на собственной внешности.
– Я хочу выполнять все твои жела...
– Ай, да слышал я.
– Нет, ты не понимаешь, это не шутка, я в самом деле...
– Хорошо, значит, вот мое очередное желание: никогда никогда никогда, ни при каких условиях не причиняй себе вреда. Окей?
– Окей, – она слабо улыбается. Кажется это предложение ей по душе.
– Второе: сейчас я вызову такси и ты отправишься прямиком в травмпункт, а там тебе заштопают головёшку.
Она начинает качать этой самой своей головой, отчего разваливаются остатки прически на ее затылке. У нее красивые волосы.
– Прошу тебя, не выгоняй меня...
– А после травмпункта ты оставишь меня в покое, поедешь домой и будешь послушной маминой девочкой. И это тоже мое желание.
На ее лице отразился какой-то панический испуг.
– Пожалуйста, не заставляй меня делать это!
Она вскакивает и впивается пальцами в мою ладонь.
– Если будешь психовать, получишь укол дипривана и путевку в психиатрическое.
Она выпускает мою руку. А я не могу въехать, она притворяется или в самом деле до смерти напугана. |
