Советский генерал стоял гордо вскинув подбородок и сникнкув хуем на январском ветру. Мороз разил генеральское нагое тело аж до костей.
Ряды заключенных весь день смотрели как его, раз в полчаса, педантичные фашистские пидарасы-эсэсовцы обливают из цинковых ведер водой.
На зябком ветру многие из пленных воинов-коммунистов уже едва-едва стояли на ногах, их не кормили всё это время.
Четыре часа назад один из пленных крикнул: «Товарищи эсэсовцы! Дайте баланды из брюквы! Будьте гуманными!», но за это на него натравили собак, любимцев начальника лагеря — Блитца и Доннера. Теперь этот заключенный стоял и сосал кровь из разодранных пальцев рук, недовольно сморщив лицо. Остальные заключенные, получив наглядный урок дисциплины, помалкивали.
Им не было жалко генерала, им не было жалко балагура-смельчака, потребовавшего законную пайку. Им было жалко себя. Они мечтали, что вот-вот советский генерал, руководитель лагерного подполья рухнет наземь ледяной глыбой, и тогда их разведут по баракам и дадут брюквенную баланду.
Однако вернемся к советскому генералу. Хоть хуй у него и скукожился, а по телу волнами шла дрожь, он не обращал на это внимания, а пытался отогнать ощущения холода и неумолимой, приближающейся смерти, приятными воспоминаниями. Такими например, как его лично награждает Сталин Орденом Ленина, за выдающиеся заслуги в разработке новой технологии минирования мостов. Или как его благодарит лично нарком, за проявленную бдительность.
Все эти четырнадцать часов, на зимнем воздухе, обливаемый ледяной водой, генерал вспоминал эти приятнейшие из моментов своей жизни, и от этого ему становилось тепло. Время от времени ему даже становилось жарко. Тело прекращало дрожать и начиналась эрекция.
Тогда фашисты недоуменно смотрели на его гениталии и переглядывались. Седые волосы в паху и на голове его, слиплись в сосульки, и угрожающе топорщились.
У зрителей создавалось впечатление, что там сидят ежики-альбиносы, и у одного из них человеческое лицо, а второй ежик, тот что в паху, свернулся в полуклубок, чтобы согреть нос, и только яйца и хуй торчат из иголок.
Начальник лагеря, человек принципиальный и твердый наконец понял, что видимо проклятый русский имеет какие-то мистические сверхвозможности, и навряд ли он сможет сегодня увидеть смерть этого несгибаемого русского от ледяной воды.
Сожаление от невозможности повесить необычную сосульку из генерала, над воротами лагеря, как это сделал его друг и коллега из еврейки — жены комиссара, начальник соседнего лагеря для женщин, неделю назад, переполняло его, но пора было домой, время было позднее. И начальник повернувшись к солдатам сказал: « Мне надоел этот русак. Отправьте его в газенваген.»
Блитц и Доннер заволновались.
Генерал до этого хранивший молчание рассмеялся и крикнул странным, нечеловеческим голосом: «Разъединяемся!».
В тот же миг голова слетела с плеч и все вдруг поняли, что это никакая не голова, а ёж-альбинос, со странным, неежиным лицом, впрочем лапы у него были совершенно ежиные. Второй ёжик прятался в паху, и когда он соскочил с обезглавленного генеральского тела, то не смог убежать от собак, бросившихся на необычного зверька — ему помешал эрегированный генеральский член. Он был разодран на клочки, перед смертью успев лишь крикнуть: «Я умираю но не сдаюсь! Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует Советский Союз!», и довольные овчарки заулыбались окровавленными мордами.
А ёжик-голова генерала достиг запретки, пролез под колючкой, в несколько секунд сделал подкоп и бросился в лес, находившийся в сотне метров от внешнего забора.
Вокруг ежа — головы свистели пули с караульных вышек, но он благополучно скрылся в буреломе. Погони не было смысла опасаться, ведь лагерные собаки натасканы искать людей, а он стал ежом.
Пробежав ещё метров двести генерал обнаружил бьющий из под камня родник, напился воды, и, оглянувшись по-хозяйски, неуклюже полез за сморщенными грибами — вешенками, росшими на одном из деревьев. Какой-никакой, а запас. Зима судя по всему предстояла холодная и затяжная, а он до сих пор не лёг в спячку. |
