Я растоптал на клочья листья и поводья грез. Я начисто разбил твои трехдневные очки и ты ненавязчиво упала лицом в грязь. Такая она весна, такие ее грезы, когда осыпается пух и липнет на вспотевшие деревянные лавчонки.
Протянул тебе свою руку, но ты не воспользовалась моей помощью. Поднялась сама. Еле двигая ресницами, медленно передвигая своими короткими ногами, ты взошла на обочину дороги, состоящую из арок и бетонных глыб, надула губы в квадратик, что-то тихо пролепетала себе под уши и застыла.
Я расточал улыбки. Без признаков какой нибудь поспешности, я маячил около тебя фонарем, дергал за синий рукав, внюхивался в волосы.
Враг стоял в стороне. Его приспущенные штаны развевались на ветру, слабо тлеющая сигарета в уголке носа неустанно дымела. Он сказал, что нам следует убираться отсюда. Здесь не место для игр.
Ты еле заметно шевельнулась, и наверное, сделала это лишь для того, чтобы достать из левого кармана желтушку и сьесть ее.
Враг недоумевал.
Ты мигом ожила, громко рассмеялась и всем телом облокотилась на меня, надолго заточив нас в глубоком поцелуе.
Искрящие звезди весеннего дня, трубные завывания карликов в колпаках. И наш быстрый бег навстречу дорогим машинам и жалко одетым девчушками. Иноходцем, развевая на ветру остатки врага, влетая в таблетированную гущу народа. |
