*
раз отец твой молох а мать печаль так сиди на кухне себе пей чай жди гостей из таких селений мертвецы придут и разложат скарб умертвильны яблочки и с цингою скраб да уродцев в банках из-под солений заведут беззвучный свой разговор вспоминая — жить это каково а малому сунут чтоб не шумел коробок с жуками вот погремушка чтоб скорее уснул почемучка пропоют колыбельную древних шумер а настанет утро — съешь валидол проводи гостей в коридор весь как черное чрево сома схорони ребенка пока живой подыши немного воздух утренний ножевой и ложись помирать сама
*
Возвращенье меня настигло в неизвестных краях
Тень от меня отделилась и вышла в ночь
Память — ворох снимков без подписей — второпях
давала имена тому, что поименовано так давно
Незнакомая улица. Но выходишь по ней прямо к морю
на песочный пляж, как его часть, пораженную
взглядом Горгоны, наблюдаешь за птицей хромою
ковыляющей вслед черным точкам прожженным
в небесной скатерке. Слышишь колокола за спиной
как они каждым ударом раздвигают пространство
(Интересно, как бы себя ощущал перевернутый Ной
курсирующий меж облаков и синего глянца?)
И отныне сухое древо не меньше, чем трещина в небе
Краб, как живая мина, тикает к воде
Но природа по прежнему во мне видит смерть, как я мебель
раньше в дереве видел, а теперь его на себя надев
И закрыв глаза, я увидел на зыбчатом горизонте сна
едва различим, завис дирижабль искомый
склеенный из слюды, и хоть оболочка его тесна
комарами, жужелицами, и другим насекомым
он вздыхает и проседает, когда я всхожу на борт.
Город внизу становится собственной копией меняя масштаб
с каждой минутой, пока не уменьшается в детский набор
кубиков у ног великана. Отработанная мошка
создает впечатление, что мой цеппелин терпит крушение.
И тогда я открыв глаза, обнаруживаю себя по шею
в воде, словно на блюде моя голова угощение
И то ли я в самом начале пути, то ли в его завершении
Камень стирается о
Железо съедает ржа
Женщины хорошеют |
