Так бывает страшно, как только в детстве
бывало. Или даже еще страшней.
Бог руководствуется рецептом по лепке теста.
Лепит людей,
а после
вешает нас на плечики, стрижёт, отмывает от грязи,
сверлит гамма-лучами,
чтобы мы не скучали
в больницах, в пунктах переливания крови,
в пунктах приема боли,
чтобы были сияющими, как стеклянные чайники,
толстыми, как одесские чайки,
белыми - как бельё со штампами -
переносчиками смертельных штаммов.
Так бывает больно, что, кажется, не бывает вовсе.
Обязательно не случится осень
или любое иное время.
В просторных квартирах,
похожих на мавзолеи,
имеются
раритетные гарнитуры сороковых годов
(эти текстуры, мон дье, свели бы с ума Габо),
прадедовы ордена - привет, дорогая страна!
платья из ситца,
которые-следует-шить,
которые-будут-носиться.
И мы собираемся жить, потому что хочется жить.
Только вот страшно быть "чужими на празднике жизни".
Нам, как клеткам, необходимо с кем-то собой делиться,
фазы митоза - вот и всё, что нам снится.
До свиданья, родная столица*.
Ржавая моя голова
падает на подушку, под которой Москва
и Киев, и прочая братско-сестринская терра,
и если каждому воздаётся по вере,
то пусть мне - по делам,
по обману и, стало быть,
поделом,
под самым острым углом...
Гуляю. Вижу субботние семьи в шевченковском парке,
Девочку в арке
с собакой на поводке,
предупредительный знак дорожных работ,
попрошайку с табличкой у перехода...
Почему же всегда остается так много,
слишком много того,
чего никогда не случится
ни сегодня, ни через год. |
