по дороге едет ЗиМ
я им буду задавим.
**********************
Просыпаюсь в незнакомом месте. Комната обставлена по принципу татарского шалмана. По всему периметру размещены деревянные лежаки и столы на коротких ножках. Повсюду разбросаны разноцветные подушки. На подоконнике стоит ваза с цветами и кальян. Из окна вид на море, пляж и тропические растения. Запахи можжевельника и прибрежной гальки приятно щекочут постепенно приходящее в себя сознание. Я вскидываю вверх руки, чтобы потянуться всем телом и отогнать от себя остатки сна, как вдруг замечаю, что в комнате сидит девушка в белом халате.
- Доброе утро, - говорит она.
- Доброе, - говорю.
- Ирина, медицинская сестра.
- Антон, будущий драматург.
- Вы в будущем станете драматургом? - улыбается Ирина.
- Не совсем, - отвечаю. – Я драматург, которого поймут лишь в будущем.
**********************
- Как вы находите вашу нынешнюю жизнь? – спрашивает доктор, глядя на меня поверх очков.
- Вполне удовлетворительной.
- Будьте добры, не так абстрактно. Конкретизируйте, пожалуйста.
- Конкретизировать? Гель для бритья нахожу приятным, жалованье – терпимым, звук – стереофоническим, изображение – три ди, литературу нахожу высокохудожественной, а группу «Weather Report», как играющую арт-рок и джэз-фьюжн.
- Очень хорошо.
- Вы находите?
- Ещё бы. Очень хорошо, - повторяет доктор и начинает что-то писать в своём журнале.
- Можно полюбопытствовать или профессиональная тайна? – интересуюсь, кивая на журнал.
- Можно. Отчего же нельзя? Всему своё время, - не прекращая писать, бубнит доктор, и я понимаю, что тема закрыта.
**********************
- Ира, вы плачете?
- Что вы? Я же под клятвой Гиппократа с две тысячи восьмого года.
- Иду на «ты».
- Иди.
**********************
Комната релаксации и восстановительной терапии напоминает магазин «Аквариумная рыба» из моего прошлого. Там много больших, средних и маленьких аквариумов, внутри которых грациозно двигаются или неподвижно застывают глазастые организмы с плавниками и чешуей. Можно часами наблюдать эту удивительную жизнь за стеклом. Как это не банально звучит, но такое созерцание успокаивает и завораживает. Санитар Боренька, видимо сбежавший из пьесы Венедикта Ерофеева и теперь присматривающий за мной, очень славный малый. Он начитан и чрезвычайно общителен. Мы пьём вишнёвый кисель, едим печенье и подолгу разговариваем, придумывая рыбам литературные имена. Белые таблички возле аквариумов с мёртвыми названиями на латыни отдают фармакологией и совершенно не соответствуют внешнему виду рыб. Поэтому мы переиначиваем их паспортные данные на своё усмотрение.
- Смотри, - говорит Боренька. – Вон в самой крохотной посудине плавает К.
- Землемер?
- Скорее водомер. Он всегда смотрит на соседний гигантский аквариум, будто желает попасть туда, но тот является для него неким кафкианским замком. Он туда никогда не попадёт.
- А вот если посмотреть немного правее, на ту рыбину, которая с зелёным отливом, так это вылитый Леопольд Блум. Он вдумчивый путешественник и каждый день у него за год, - стараюсь не отставать я.
- Ага. И рядом с ним, такой подвижный с вечно разинутой пастью, Бык Маллиган. Этот аквариум вообще похож на маленький Дублин, в нём даже все рыбы цвета ирландской сборной по футболу. А сейчас я брошу немного корма вот этим двум троглодитам, и ты сам угадаешь их имена, - говорит Боря. – Им по силам проглотить даже градусник, если тот плохо закрепить на поверхности воды.
- Гаргантюа и Пантагрюэль?
- Точно.
- Как это мы никого ещё не нарекли именем из Хемингвэя, портрет которого висит в здешней библиотеке? – удивляюсь я.
- Ничего удивительного. У Хэма главными героями являются диалоги, а не сами персонажи. Ну что, братец, на коня и завтра в школу не пойдём? – щурится санитар, наливая кисель из огромного кувшина в наши чашки.
**********************
- Можно я иногда буду называть тебя Флоренс? – шепчу я в темноте Ирине.
- Чего вдруг?
- Да, так. Была одна сестра милосердия.
- У тебя?
- У севастопольских моряков.
- Твоих друзей?
- Участников крымской кампании 1853-1856 годов.
- Извращенец.
- Не думай об этом.
**********************
- Доктор, сколько мне осталось?
- О чём вы?
- Вы прекрасно понимаете, о чём я. Так всегда спрашивают в критический момент.
- Правда?
- Я видел много раз что-то подобное в кинематографе. Читал, наконец.
- Вы крайне впечатлительны. Нужно больше времени проводить на свежем воздухе. И чтобы никаких тягостных размышлений. Исключительно созерцание.
- Хм. И всё-таки, доктор, сколько?
- Семнадцать.
- Семнадцать что?!!
**********************
Ирина курит, закутавшись в одеяло, и смотрит на меня. Но, может быть, мне только так кажется и она вовсе не смотрит на меня, а смотрит в окно. Я сижу на полу и ищу глазами пепельницу. Терпеть не могу курить в постели, особенно после… если курит кто-то другой, это ладно, а для меня нет ничего более отвратительного, чем сигарета в постели после… Чёрт. Ни пепельницы, ни минералки. Как сквозь землю провалились.
- Можно я побуду немножко дурочкой? О чём ты сейчас думаешь? – спрашивает Ира, аккуратненько сбрасывая пепел себе в ладошку-лодочку.
- Я думаю…
(я думаю, что так всегда бывает, когда ты постепенно шаг за шагом привыкаешь к ритмам одной девушки, её линиям, изгибам, волнам, приливам, отливам, но вдруг вы расстаётесь и ты, спустя какое-то время, окунаешься в другое море, а там всё, ну буквально всё другое, то же самое, но другое, губы другие, запястья другие, слова и улыбка, и пальцы удивительно красивые, но не такие, как и всё такое, не такое и трали-вали-плоскогубцы, и ах, сколько же всего нового: удивлений, восхищений, очарований и разочарований, без них никак, вроде вот в этот самый момент ждёшь как всегда ответной ласки, а её нет, и думаешь, ну блин, ну ладно, не беда, ведь зато как она здорово… и как восхитительны её длинные волосы когда… всё теперь надо сызнова: создавать, изучать, принимать, не принимать, уже сейчас, в эту самую секунду между вами возникают новые шифры, тайные, лишь только вам понятные коды, и совсем скоро ты уже не будешь удивляться её интонациям, въедешь в ритм, прочувствуешь или интуитивно поймёшь, где сыграть в поддавки, а где атаковать, и вы откроете друг в друге, да и каждый сам в себе, но как бы сквозь призму другого, что-то совершенно новое, вы станете играть в свою игру по своим же правилам, которые ещё не сложились, но уже формируются, ну, подумаешь, курит в постели, но ведь и ты неуклюжий, циничный и пьянь, и целуешься наверняка не так замечательно, как её бывший, чтоб он жив был сто лет и не болел, а ведь какие красивые у неё ноги и коленка сейчас так мило выглядывает из-под одеяла, каждый миг ты испытываешь удивительное, но сладостное неузнавание тела, и только так же, как и раньше после секса (блять, ненавижу это пластмассовое слово) жуткохочетсяминеральнойводыилипива)
- Я думаю…
- О чём?
- Я думаю, что весь стратегический запас портвейна на нашей планете должно быть сейчас равен… кстати, у тебя в подсобке спирт ещё остался?
- Остался. Но только для медицинских нужд.
- Это потрясающе приятная новость.
- Какая? Что остался?
- Что для нужд.
**********************
- Боря, чтобы ты сказал по поводу фразы Франца Кафки «коитус как кара за счастье быть вместе»?
- Чего?
- И не смотри на меня так! Я многим задаю этот вопрос. Ты сорок девятый интервьюируемый.
- Ага. Понятно. А иногда ещё коитус как опровержение «системы Станиславского». Я тебе такой хуеты за десять минут дюжину рожу. Потом, когда сдохну, останутся потомкам бессмертные скрижали.
- Валяй.
- Держи. Куннилингус как месть за провокацию.
- Глубоко.
- Зачем глубоко? Куннилингус – процесс поверхностный. Или у вас, будущих драматургов, всё не как у людей?
- Боря, ты часом не…
- Нет, не Гребенщиков. Моя фамилия – Герц.
- Так ты БэГэ?
- Угу.
**********************
- Антон, вы как-то сказали мне, что когда пишете или перечитываете написанное, вас очень больно кусают слова, как бы жалят вас изнутри и, тем не менее, вы пишете. Можете объяснить почему? Это что-то с родни мазохизму?
- Я не знаю, доктор. Правда, не знаю. У меня в этом плане почти никогда не бывает заведомо готовых идей. В плане, что и как писать. Пожалуй одни только ощущения. Ощущения порождают идеи и внезапно появляются слова. Ты хватаешь записную книжку и что-то пишешь. Какие-то куски, обрывки, чёрт те что… Как вам объяснить? Бывает, ты просыпаешься утром и бродишь ещё сонный по комнате то ли в поисках носков, то ли в поисках сигарет и вдруг, раз! из приёмника вырывается Chuck Berry "Johnny B. Goode" или Bon Scott "Let There Be Rock", и ты начинаешь неистово танцевать, выплясывать так, будто пол горит у тебя под ногами, совершенно один посреди комнаты. Со стороны это наверняка выглядит безумно, шизоидно, но ты танцуешь, тебя разрывает, тебе ништяк. Понимаете?
- Пытаюсь, но не совсем улавливаю связь.
- Потом музыка обрывается и ты, как ни в чём не бывало, идёшь в кухню, ставишь на плиту чайник, закуриваешь, прикидываешь, сколько осталось дней до получки и прочее.
- Ну и?..
- Точно также я пишу. Если вдруг ощущения оставляют меня, я сразу понимаю, что мне больше нечего сказать и выбрасываю карандаш. Всё просто.
**********************
- Антоха.
- Что?
- Тсс. Тише. Это я, БГ.
- Полпервого ночи, Боря, ты в своём уме?
- Какое в своём? Здесь все психи и придурки, ты разве не заметил?
- Заметил.
- Тогда мечи стаканы на стол. Только тихо, сегодня тётя Анжела дежурит.
- Сегодня…
**********************
…сегодня на редкость светлый день. Сегодня всё получается и небо синее-синее. И весь твой вчерашний, позавчерашний и прошлогодний бред, достойный Сэмюэла Беккета, сегодня катится ко всем чертям. На моих часах сейчас ровно 13:13, и покуда мы живы и будем жить и ныне и присно и во веки векоу, апчхуй!
- Будь здоров, милый. Иногда тебя хоть на хлеб намазывай, хоть в чай бросай, - говорит Ира и целует меня в нос. Сразу после этого жутко хочется вытереть его ладонью, потому что он становится влажным, но ты всегда думаешь, что этот жест будет выглядеть обидным для того, кто тебя поцеловал и поэтому терпишь, и нос высыхает сам по себе.
- Ир, брось-ка в меня сигаретой, а то мои закончились.
- Лови!
- Спасибо!
**********************
- Как мы себя сегодня чувствуем?
- По-моему я спятил, доктор, или мне приснилось что-то.
- Нууу, сегодня получше, получше. И зрачки в норме. Замечательно.
- Я думаю, док, что…
- Cogito ergo sum, Антон. Бывай. Встретимся на баррикадах. |
