«Знаете, каким он парнем был?..»
(из песни А.Пахмутовой и Н.Добронравова)
Пока мы ещё учимся в общеобразовательной школе, наши представления о ВУЗе несколько анахроничны и гиперболизированы. Мы грезим о вкусном свежем ржаном хлебе, а получаем заплесневелый сухарь, который, чтобы его проглотить, необходимо изрядно погрызть. У людей не особо практичных, но более склонных к фантазиям, заблуждения подобного рода неизбежны. Как следствие – разочарование, пьянство, апатия и прочие неприятности. Мой близкий товарищ студенческих лет Саша Синявский был ярким примером жертвы такого рода обстоятельств и подростковых иллюзий.
Почти сразу после поступления в городе Киев на исторический факультет Саша Синявский обнаружил, что от него требуются не столько знания и мышление, сколько прилежание, конспекты и посещение унылых лекций. Это было ударом страшной силы. Он побрил виски, поставил огуречным рассолом ирокез и уехал на Чоколовку к знакомым туркменам за лекарством.
Милый обаятельный молодой человек родом из глубинки на глазах превращался в циничного морального урода. Ещё на первом курсе я заглянул как-то к нему в комнату. Неожиданно застал Александра за книгами и большой общей тетрадью.
- Курсовик пишу по Богдану Хмельницкому, - реагировал он, завидев в моих глазах замешательство.
- И как оно? – удивился я откровенно замусоленной тематике.
- Всё ништяк. Бодя поехал туда-то, Бодя вломил тем-то, Бодю люто развели и зверски наебали…
- Познавательно.
- Понимаешь, дружище, люди, к сожалению, не могут жить без пафосно раздутых героев. Нынешний курс истории предлагает мне культ Богдана Хмельницкого, и я этим просто воспользовался. Хотя вижу в этом чуваке лишь местечкового военного, недалёкого политика, который когда-то воевал с поляками, со своими же и ещё чёрт знает с кем, а ныне стал бронзовым памятником и названием площади.
Дед, приехавший как-то навестить внука в общежитие, очень было огорчился Сашкиным переменам. «В деревне мужчины и собаки его уважают. И женщины тоже» - поведал мне он доверительно, сунул четвертной на опохмел и уехал домой в пригородной электричке «Киев-Фастов» озадаченный, но в майке «Stray Cats».
На втором курсе все уже знали, что Синявский на семинарах неизменно отвечает преподавателям: «не готов, не учил, обещаю в будущем исправить катастрофическую свою неуспеваемость». Он врал. По всем трём пунктам. И всё же один его ответ я помню. Был коллоквиум по всемирной истории. Западноевропейская культура второй половины ХІХ-го века или что-то в этом духе. Фееричный профессор, проводивший то занятие, спешил к коллегам на сабантуй по случаю международного женского дня имени Клары Цеткин.
- Лаконично, ребята, - требовал он. – Строим свои ответы сжато, максимально информационно и лаконично. Пройдёмся по всем вопросам и мы свободны.
Студенты по привычке отвечали сложно и велеречиво. Время неумолимо шло. Профессор всё чаще поглядывал на часы и нервно стучал пальцами по столу. Несколько раз он грыз мел, рассеянно изучая портрет Геродота.
- Так. Идём дальше, - торопил он. – Что у нас дальше?
- Музыка. Импрессионизм. Клод Дебюсси, – ответил угодливый староста группы.
- Великолепно. Итак, - профессор смотрел на почти дремлющего Синявского. – Кто же такой этот Клод Дебюсси? Только сжато, информационно и лаконично.
- Вероятно француз, - ответил Саша.
Конечно же, среди преподавателей встречались и довольно яркие личности. Например, Молчанов, читающий курс истории древнего мира, мастер спорта по фигурному катанию и режиссёр нашего аматорского театра «СТИФ». Он был человеком артистичным и с чувством юмора. Его несколько скрипучий, но при этом негромкий голос был узнаваем издалека. Однажды во время экзаменационной сессии произошёл такой случай. В просторном мужском сортире было шумно. Студенты курили, делились успехами и анекдотами. Прибалт Римас Симагин излучал разочарование.
- Пидарас! Ну, надо же какой пидарас! – восклицал он.
- Кто? – спросили участливые товарищи.
- Молчанов! – не унимался Римас. – Я вытащил билет #17 и отвечал ему по всем трём вопросам, а он мне влепил трояк.
- Да брось ты, - успокаивали его.
- Пидарас! – кипел всегда флегматичный Римас. – Он должен был мне ставить пять!
- Поставлю, Римас, поставлю, - прозвучал несколько скрипучий, но при этом негромкий голос из закрытой кабинки в дальнем углу ватерклозета. Молчанов всё это время сидел на очке, решая свои естественные потребности.
Синявский сразу после этого случая поступил к Молчанову в театр, но за три или четыре года так и не получил ни одной роли. Хотя, нет, вру. Однажды он вышел на сцену и проткнул копьём сердце римскому императору в спектакле по пьесе Эдварда Радзинского «Театр времён Нерона и Сенеки». Говорят, Саша был во вьетнамках, ибо в гардеробе не хватило римских сандалий для актёров третьего плана.
На третьем курсе после какого-то доноса Синявского вызвал к себе декан факультета. В целом декан был мужик простой и добродушный. Студенты за глаза называли его «Саныч» или «батько», как строгого, но справедливого вожака.
- Почему мрачный такой, тёзка? - спросил он у Саши, когда тот явился к нему небритый, в джинсах и джемпере не первой свежести.
- Историю изучаю, Сан Саныч, - отвечал Саша.
- И что?
- Нищие и страждущие кругом бродят, прокажённые валяются, рабов кнутами бьют, тяжести заставляют носить. Куда ни глянь – война, пожарища и смерть. Богатые обижают бедных. Царь кого-нибудь четвертует. Басурманский хан православного воеводу за ребро вешает. Честный борец за свободу в тюрьме сидит, баланду хлебает, кормилец домой без ноги приходит, невесту в публичный дом за долги забрали, младенца живьём в земле закопали или в пропасть бросили за то, что у него родинка на попе, деда-философа в драке убили…
- Достаточно. Убедил, - перебил его декан, достал из сейфа закарпатский коньяк и налил в две чашки из чайного сервиза.
- За пакт Риббентропа-Молотова! – приободрился Синявский.
- Следует говорить пакт Молотова-Риббентропа. Иди, учись, фашист, - посоветовал «батько». – И передай активистам, что я тебе пистон вставил.
Замечу ещё, что Саша был прирождённый педагог и умел заинтересовать. В археологической экспедиции около двух часов ночи к нам в палатку заглянул чувак, учащийся четвёртого курса, отличающийся небывалым даунизмом и олигофренией. Каждый раз, чтобы Боренька закрыл сессию, его родители кололи свинью или забивали до смерти дюжину кроликов. Хозяйство Бориных предков за время его учёбы в столице очень поисхудало, поголовье мелкого и крупного скота стремилось к нулю.
- Ребята, я дико извиняюсь, - начал он. – А что такое момент экзистенции и патентический приём?
- Патетический, Боря, патетический, - ответили ему. – Иди спать и прекрати бухать с Синявским, а то к пятому курсу алфавит весь выучишь.
С девушками у Александра складывалось всё неоднозначно. Катя, актриса театра-студии импровизации «Чёрный квадрат» была безответно влюблена в него. В Лену, журналиста и автора текстов сомнительной рок-группы «Пентагон» был безответно влюблён он. При этом спал Синявский с обеими. И так все пять курсов. Впрочем, это уже несколько другая история… Я никогда не видел в его руках букета цветов или пошлых «валентинок». Серенад барышням он тоже не пел, поскольку не умел играть на гитаре. А если бы умел, я думаю, это были бы песни Майка Науменка, которого он очень уважал.
После торжественного вручения дипломов мы с Сашкой, как и положено, жёстко бухали, в полный рост ещё не понимая, но мозгом костей уже предчувствуя конец беспечного студенческого распиздяйства. Проснувшись тёплым июньским утром и тут же оказавшись в ближайшей пивной под открытым небом, мы долго молчали, слушая пенье птиц и вдумчивые ругательства местных алкоголиков.
- Знаешь, что мне дал истфак помимо диплома и нескольких невъебенных друзей? – спросил Саша, прикуривая мне сигарету.
- Хз, - пожал я плечами. – Может быть большую любовь?
- Тьфу, ты! – сплюнул он. – Инстинкт самосохранения мозга. Твёрдое намерение лучше не познать истину, чем люто обмануться.
Я улыбнулся, припоминая абитуриента Синявского пятилетней давности, докурил свой «Lucky Strike» без фильтра, и ушёл за плавленым сыром «Дружба» и водкой. |
