Леонида Нефедьева редко величали по имени-отчеству. Все больше — Ленечкой. Человек, написавший тысяч пять искрометных афоризмов, некоторые — стихами, нарисовавший несколько десятков картин, просто-таки магнитом затягивающих внутрь себя, в последние годы жизни больше всего любил посидеть во дворе своей обыкновенной дарницкой «хрущобы», играя с соседскими старичками в шахматы. Во дворе его уважали и любили. Мало понимая написанное, деды читали и цитировали Леню за стаканчиком горькой: «После такой зимы и весны не захочется», «О печальном хватит, поговорим о невеселом, например, о сексе…» Даже прозвище дали — Философ. «Для них — все еще стучу на машинке, мешаю соседям спать. Стены-то — картонные, как и все в этой стране, впрочем» — говорил мне Ленечка, подписывая очередные несколько машинописных страниц, переснятых на ксероксе с уменьшением в два раза — чтоб дешевле было. Человек, за неполных два десятка лет независимости Украины снесший к букинистам личную библиотеку, которой бы позавидовали многие изучающие философию. На это и жил. Пенсии едва хватало на хлеб, сигареты и спички. «И рад бы бросить курить, да только что же тогда получится? Утром встал — за окном трамвай грохочет, как с цепи сорвался, целый день, особенно зимой. И за окном так серо-серо. Как тут не закуришь? Вот только дорого это получается. Но и понятно тоже: деньги-то просто бумажные, а в сигареты еще табак кладут.»
В Советском Союзе Ленечку читали и печатали, порицали и хвалили, иногда даже — приходили в гости в черных костюмах хорошего покроя и просили не писать. «Многие куски, строфы читаются хорошо. Их легко запомнить и применять как “оружие”, что Вы и ставили своей целью» — писал Лене Давид Самойлов. «Присланные Вами стихи — они ни хуже, ни лучше прежних. Думаю, что дело здесь в том, что Вы их выдумываете, а не пишете тогда, когда есть потребность выразить что-либо действительно — и глубоко — пережитое. М. б. Вы слишком рано нарушили зарок молчания» — Всеволод Рождественский не мог знать, что совсем скоро зарок молчания даст целая страна — Нефедьева перестанут печатать, а письма редакторам будут отбираться с полки «входящие» по весовому признаку (толстое, тяжелое — значит, рукопись) и просто-напросто отправляться в мусорную корзину. Издательское дело превратится в бизнес. Литературные журналы — в средство отмывания меценатских денег и публикации «своих» авторов. «Если Вы будете продолжать эти упражнения для собственного удовольствия или удовольствия друзей — это слово вырастет до огненного плаката» — дорисовывая ручкой «недобитые» пишмашинкой буквы, отвечал Ленечке Николай Тихонов. Так оно и случилось. В новой стране преимущественным средством публикации афоризмов Леонида Нефедьева стал ксерокс в соседнем гастрономе. Девушка, работавшая на нем, возможно, из чувства жалости к печальным глазам пожилого мужчины, увеличенным стеклами очков, иногда выполняла работу художественно-технического отдела издательства: умещала на одном листе А4 две уменьшенных странички текста, четную и нечетную, потом переворачивала лист, и снова — четную и нечетную. Иногда Леня сам вырезал и выклеивал на нумерованных страницах свои записи. Так возникали брошюры, расходившиеся среди друзей и знакомых. Вот она, верстка 21-го века. В этих самиздатах — вся окружающая действительность, культурный голод и крик о помощи всех «огненных плакатов», то есть, извините, сити-лайтов.
Впрочем, был у Ленечки, еще со времен журнала «Самватас», один постоянный «настоящий» издатель — Борис Марковский, выпускающий в далекой Германии международный журнал «Крещатик». Он же посодействовал изданию последней книги Нефедьева «Дневник Деревянного Человечка» («Алетейя», 2006). На авантитуле — название серии: «Русское зарубежье…» Звучит?
Звучит. За рубежом немыслимого художественного и культурного кризиса оказался не только Ленечка. Даже не столько он, сколько все мы — те, которые продолжают работать в этом искусстве и в этой стране, зная, что рассчитывать можно только на себя. И хорошо, если есть что — и зачем — продать. Книги, обручальные кольца, веру, душу.
Так кто же он — Леонид Нефедьев? Человек, о котором не напишут в «Литературной Украине»? Человек, над которым смеялись в «анатомичке», когда он пришел туда с предложением за деньги на сигареты завещать им свое тело? Или человек, написавший «Лишь тех пророков побивают камнями, чьи предсказания сбылись»?
И кто мы? Кто я, видящий в его афоризмах-иронизмах-парадоксах грусть гения, а лучше сказать — грусть человека? Кто я, видевший в его картинах, развешенных на выцветших обоях «хрущобы», цветущий «идеальный мир»?
Говорят, заканчивать вопросом — плохой тон. Но именно вопросом закончилась Ленечкина жизнь. Впрочем, наши идут в том же направлении. «Написанное мне не нравится. Ничего не попишешь. На всех не угодишь». |
