Музыка сдохла в старой шкатулке.
Бенгальские огоньки превращаются в сигареты.
Ты, как всегда на бегу, срезаешь, неосвещённые переулки,
Умопомрачительно невпопад говорю, одета.
Листья опали. Снег не выпал.
Время плакать, пить, вешаться и рисовать.
Никогда не умел последнего, значит либо
буду писать стихи, и сжигать.
Нет, ничего не проходит даром, за так.
Истина известная - рубцы и шрамы
Остаются на коже.. Смотришь - какой то пустяк -
а след - ой, боже! ой, мама..
Самое светлое было давно. И нет.
Кончилось чудо, выродилось, сгорело.
И в дыму пожарища, в адовом огне
раскалываешься, бьёшься, перестаёшь быть целым.
Дробное едет на троллейбусе утром,
другое - пьёт как-бы-кофе из уличного автомата.
По радио передали: ждите тепла. Как будто,
чего-то ещё мы ждём и что-то ещё так безумно надо
в пробках, в заторах, когда скорость ветра
раза в два выше, и ты, как обычно, считаешь минуты,
греешься в фетровом, расстояние в километрах,
в них же - сумбурное и несуразное утро.
У двери останавливаешься. Пусть думают: ищет ключи.
Плевать на всё. Не хочется открывать двери.
И не буду оправдываться, выдумывать с десяток причин,
Тайных и не очень, но обязательно страшных поверий.
Грустные деревья во дворе, голые, дикие -
будто убитые, в грязи, осенью.
С завязанными ртами, чтобы никто криков.
И все ходят. А "за что?" ни один не спросит.
Это лишь осень. Осень. И сколько не говори.
Дело не в лужах и не в усталости бога.
Серые и тяжёлые тучи, чёрным, густым - внутри.
Долго не пишут. И не звонят. Плохо.
Редкие закаты закрывает многоэтажный дом,
в окна не светит, не попадает солнце.
Хочется, чтобы верить, что хрустальная за окном
скоро зима. Но хрусталь слишком скоро бьётся.
Нет. И за шагом шаг, выше голову,
Крепче в кулак сжимаясь.
Мы - солдатики, выплавленные из олова.
Но смотрю на тебя. И совсем ничего не осталось
в нас из прошлого.
Но - мы чуточку лучше, и чуточку больше прожили.
И смотрю. И не знаю зачем, улыбаюсь. |
