9
Разбудил доктора Мишуня и в самый неподходящей момент. Снилось…
– Савелий Иванович, Савелей Иванович, вставайте, – шептал Мишуня, тряся его за плечо. – Вы должны обязательно посмотреть. Савелий Иванович! Вставайте.
«Как он умудряется орать шепотом?» – удивился доктор открывая глаза.
– Не ори, – произнес он. – Кто тебя пустил?
– Лизонька, – сразу признался Мишуня и подозрительно покраснел.
Доктору это не понравилось, но устраивать допрос прямо сейчас он не стал. Осторожно выбрался из кровати, натянул халат брошенный на стул и, поцеловав все еще спящую жену, вышел из спальне.
– Который час? – строго спросил доктор, как только оказался в столовой, подальше от спальни.
– Шесть, Савелий Иванович, – затараторил Мишуня. – Но вы не подумайте, что я по пустяку побеспокоил. Совсем не по пустяку! Там! На кровезаготовках! Такое!
«Такое!» Мишуня даже постарался выделить из всего своего потока, выпучив чрезмерно глаза.
– Опиши, – попросил доктор.
В ответ помощник только головой замотал.
– Ха! Опиши… Не могу я такого описать, но нечто странное – точно. И такое оно… все такое… неописуемое.
Доктор поморщился. Он, как продукт классического образования, в неописуемость не верил, относя все упоминания о подобном к слабости подготовки попавшего в тупик индивидуума. Проще говоря, словарный запас в стране, в отличие от золотого никто не уважал. Но к словам Мишуни прислушался. Со словами тот тоже не дружил, но тупость помощника в этом случае, даже дополнительная причина для заинтересованности. Что же такого он нашел, чтобы прибежал будить? «Эх… – вздохнул про себя доктор. – И такой сон испортил».
– Ладно, иди в прихожую. Я сейчас оденусь.
Мишуня тут же исчез. Доктор проводил его взглядом, достал сигарету и еще раз пожалел о прерванном сне. А снилось ему сущая прелесть. Он был богом. Самым настоящим, всемогущим. Но не тем всеобъемлющим ВСЕМ, а нечто попроще, вроде богов Древней Греции, не лишенных пока простых человеческих слабостей, что только добавляло сну привлекательности. Ведь согласитесь, кто бы отказался от возможности мгновенно, исключительно по одному желанию, без каких-либо усилий, осуществлять все чего только пожелает душа? Вот и доктор, одним движением руки создавал и уничтожал планетарные тела, вводил и изменял физические законы, опускался даже до самых банальных и эротических чудес. Впрочем, и у Бога из сна, тоже не все было гладко. Божественную силу контролировать оказалось невозможно. Радость изменяла сущие точно также как грусть. И уничтожить планету, разгневавшись из-за пустяка – вполне обычно дело. Доктор во сне никак не мог согласиться плыть по течению, ему хватило и в юности, и изо всех сил пытался замереть, хотя в каком-то покое, когда его разбудил Мишуня. Сейчас он собирался, чтобы как всегда выйти из дому аккуратным, и пытался объяснить, самому себе, что такое быть Богом. Проживать бездны возможностей, жить в абсолютно податливой среде, чутко реагирующей на любое твое движение… Да что там движение! Любая мысль, даже тень мысли, приводила в волнение силы питающие мир и он, словно податливый пластилин, принимал необходимую форму. В самом начале сна его это ужасно забавляло. Еще бы всемогущество, банальное и пошлое, но не менее привлекательное для простого человека, забытого где-то на краю обитаемой плоти и задыхающегося в цепях ограниченности собственного существования. И при всем этом не потерять обычные для человека желания. Женщины, слава, богатство – проносились мимо него, а наскучив – моментально растворялись в пустоте. Одно только огорчало доктора во сне. Хрупкость мира. Точно также как расцветал он с его желаниями, также он сгорал и от гнева его, увядал от скуки и осыпался, когда он грустил.
– Савелий Иванович, – услышал доктор Мишуня. – Савелий Иванович.
Вздохнув, доктор застегнул последнюю пуговицу и вышел.
Шли не торопясь. Как обычно, хотя Мишуня и пытался тянуть за собой, упрашивая поторопиться и даже просил в самом начале взять транспорт, но доктор и не думал поддаваться и шел медленно, прогулочным шагом, обминая капли росы, и оглядываясь по сторонам, изредка даже оглядываясь по сторонам.
– Савелий Иванович, – снова начал канючить Мишуня, когда доктор остановился посмотреть на выкатывающееся из-за террикона солнце. – Давайте пойдем, пожалуйста.
– Да что там! – не выдержал доктор и крикнул. – Что ты меня… Шпыняешь… Что ты там такого чудесного увидел?
– Эх, – вздохнул Мишуня, – Савелий Иванович, да если бы я мог. Но не бывает такого. Вот же ж даже язык отнимается, когда пытаюсь рассказать, и слов не нахожу.
Доктор только рукой махнул и оторвался от пейзажей.
– Пойдем уж, – и, глянув на поблескивающий окнами поселок, спросил: – А тебе Мишуня не снилось, что ты Бог?
Вопрос вырвался несколько неожиданно, для самого доктора реакции помощника.
– Грех это, – ответил моментально Мишуня.
«Даже с испугом каким-то», – удивился молча доктор.
– В чем же грех-то? – спросил он.
– Ну, Богом себя считать, даже во сне.
– А ты что Мишунь, верующий? – спросил с усмешкой доктор.
– Да нет вроде, – ответил Мишуня, сам ошарашенный нелогичностью своего мировоззрения. – Какой из меня верующий… Но что-то там есть.
Доктор не стал уточнять. Не захотел портить себе удовольствие. Единственное что он любил в этом захолустье – дорогу к кровезаготовительным ямам. Поэтому каждый рабочий день шел не торопясь, любуясь, как солнце играет в росе, как отбрасывают длинные тени черные терриконы, как сверкает вдалеке озерце. Хорошо. Вот такая она наверное и должна быть – Родина. Или такая и запоминается. Не оплеванный магазин, не облеванный клуб, а именно такое чистое и покойное великолепие, окружающее доктора. Единственного не хватало этому краю – звуков. Доктор вспоминал свое босоногое детство на дедовской профессорской даче. Там шумели волосы, чуть слышно дрынчали парящие в небе стрекозы, гудели быстрые мошки, трещали по сухостою и перхоти кали росы. Но там и был настоящий лес. А тут, только холодный ветер, оставляющий на губах кислые пылинки, завывает в любое время года. Нет, прожив тут столько лет, доктор научился понимать его интонации, различать тонкие перемены настроения от нежного чуть слышного свиста до злого и беспощадного завывания. Но все же этого было мало. Только почти у самих ям появлялись другие звуки: хлюпали насосы, чавкали сапоги, гремели трубы, пищали крысы – но они были из совершенно другого мира.
Наконец, миновав один из самых больших терриконов, они вышли к ямам. И остановились. Перед самыми ямами из земли поднималось нечто…
– Что это? – невольно вырвалось у доктора.
– Вот, Савелий Иванович, я ведь говорил, – обрадовался Мишуня.
Подошли ближе. Доктор внимательно осмотрел, потрогал руками открывшееся чудо и покачал головой. Он и сам спасовал бы, пытаясь объяснить то, что видел перед собой. Больше всего чудо напоминало волосы, только ими не являлось определено. Молоденькие, не выше его плеч. С толстым стволом, еще более утолщенный внизу, при этом, поднимаясь вверх, становился полым, и там будто разделялся на небольшие гибкие почти невесомые волоски. Или не волоски? Доктор потрогал их, провел рукой – нежные на ощупь, легкие, они почему-то напомнили доктору нижнее белье столичных дамочек из своего еще холостого командировочного прошлого. Но больше всего доктора поразило то, что они были разноцветные. Преобладал красный цвет, начинаясь практически с середины каждого чуда, он сменялся черным только у самого кончика. А вот основание пестрило многими цветами.
– Это надо изучить, – пробормотал он. – Хорошенько изучить…
– А что это, Савелий Иванович? – спросил Мишуня, наблюдавший за ним.
– Пока не знаю, – пожал плечами доктор и распорядился: – собери несколько экземпляров и лабораторию отнеси. А я к ямам пока. Посмотрю.
– В только этих?
– В смысле?
– Ну, только этих, или те, что с другой стороны тоже собрать?
Доктор прищурился.
– А еще где-то есть?
– Да они вокруг ям везде выросли за ночь. Везде почти одно и тоже, только цвет разный, – произнес спокойно Мишуня.
Не знай его с пеленок, доктор бы решил, что тот издевается.
– И какой же цвет? – выдавил из себя доктор.
– Ну, за старыми больше черного, а уж сюда, к новым, алеет.
– Чертовщина, какая-то, – только и оставалось пробормотать.
И без этой странной поросли количество мистики в поселке уже зашкаливала разумные, а значит и допустимые, пределы. Доктор растерялся.
– И там, тогда собери, – произнес он тихо, задумчиво рассматривая ближайшую заброшенную яму.
–Сделаю Савелий Иванович! – не понятно чему обрадовался Мишуня.
«Может просто рвение демонстрирует» – мысленно успокоил свою подозрительность доктор, а вслух добавил: – Только осторожней Мишуня у старых выработок, крысы там совсем сумасшедшие.
– Так пропали все крысы! – неожиданно заявил Мишуня.
– Как пропали?
– Понятия не имею, – пожал плечами. – Но наконец-то в ямах хоть продохнуть можно. Нет этих… паразитов…
Доктор растерянно оглянулся. Действительно. Бич всех кровезаготовок – исчезли. Мужики, снующие мимо по каким-то производственным надобностям, шли какой-то легкой, непривычной походной. Огромные сапоги казалось уже не тянуло к земле в поисках очередной серой жертвы, а свободно и раздольно взлетали они вверх, и также непринужденно опускались.
– Чертовщина, – повторил доктор. – Мистика… |
