..........вушку в щеку.
Люся расстраивается, отвечает тем же. Взгляд и улыбка ее застывают, пока совсем не исчезает заметный в убывающий дверной просвет уже пустой перрон, и пока не вспоминает другое…
– Расписаться-то… – вытирает темный след помады со щеки.
– Совсем скоро-скоро!
– Чего ты, цветочек мой?
– Скоро снова было лето у нас, тетя!..
– Лета горизонта, как яблока спелого, – заканчивает Васёна.
– Хорошие, нравятся, – улыбается девочка, она сидит у нее на коленях, подпрыгивает попой на кочках и всякий раз при том высовывает язык.
– Вот как! И тебе, значит, нравятся?..
Опомнившись, Васёна бегло глядит на Еремея, смущается. Ее рука, касавшаяся плеча девочки, проходит сквозь, опускается поверх газеты, в которой дрожат мокрые брызги букетика полевых фиалок – капли дождя, бывшие на племяннице сыпятся на внешнюю сторону ладони – нет ее, и она, конечно же, это понимает – так, залюбовалась на фиолетовый цвет… промокла. Вновь, будто нечаянно, бросает взор на своего водителя.
Не отвлекаясь от дороги, Еремей подмигивает – медленно закрывает пушистое веко. Мохнатые брови, борода на полщеки, длинные волосы – русый, морщинки радости и расплывшийся на переносице шрам. Левая половина лица обращена к окну – совсем косматый от ветра.
– Эти дожди, – замечает вскользь Васёна.
Еремей высовывает язык, облизывает губы.
Дорога размыта. Косогор, поворот. Старенький грузовик оставляет позади радугу.
– Прошел скоро, ошарашил и намочил... Не плакала без тети? – спрашивает вдруг.
В окошко залетает ветка, бьет водителя по лицу, он жмет на тормоз…
На головку пеструшки падают яблоки – их горсть, маленькие, на одной грозди. Курица кудахчет, ее поддерживают – в кузове грузовика переполох, хор несушек и молодой задиристый петух.
– Это мне? – кричит Владимир Васильевич.
Вместо ответа хлопает дверь, вновь тарахтит мотор – его трясет, подбрасывает.
– Затушили, – цедит он и хватается за края впечатанной в борт скамейки и край крыши кабины; с веток зеленого еще осенью свода над головой сыплет послесловием недавней непогоды.
На очередной кочке застревает в ногах крыло неуемного петуха. Промахнувшись схватить его, Кузнецов, крякнув, валится, падает ладонью в пол – под ней тут же раскисает меж пальцев мякоть и порванная бордовая кожура раздавленного яблока. Выбравшийся петух запрыгивает ему на шею.
– Погорельский какой-то… – смеется в воротник Кузнецов…
– Китайка, может, – замечает Васёна и кривит лицо – кислый вкус.
И у нее гроздь – протягивает на ладони. Еремей, сунув руку под тельняшку, чешет грудь; от его телогрейки идет пар…
– Я не хочу больше, – говорит девочка.
– Нет, и ладно, – тетя Маша отставляет тарелку.
– Маша, долго еще, наверняка?
– Потерпи, цветочек…
Воркуя что-то себе под нос, тетя Маша убирает со стола. Поливая из ковша, сидя на корточках у порога, моет кружки над корытом. Прячет на полку за льняной занавеской тарелку с халвой и садится напротив.
Цветочек хватает ее за шею, оказывается на руках; там быстро сворачивается, поджимает ноги – эдакий калачик, чтобы удобно и будто тепло, как будто ее чем-то укрыли, будто бы засыпает…
– Ай, люли… ай люли… – с ударением на разный слог соглашается тетя Маша, укачивает.
– Эй, пацан! – кричит Васёна.
Из высокой травы появляется пацан – Ясь. Размахивая сандалиями, он бежит к автомобилю – освободив одну руку, цепляется за бортик опущенного стекла в окне, вспрыгнув на подножку по другую сторону двери, тут же хватает зубами яблоко, смеется. Васёна не отдает. Ясь кусает.
– Как там?.. Скоро снова было лето…
– … У нас. Лето горизонта, как яблоко, спелого. Эта тишина теперь – дел его, мастера ожерелий из капель на ресницах твоих. Может, я о семье. Затаив дыхание сейчас, видим – вот, угасает в рассвете звезда, отступая перед светом повсеместным, и стих этот, как и другой подобный – лишь ее движения мерцающий намек междустишьем. И радость оттого, что и другое подобное навсегда, – отвечает Ясь.
– Как такое можно написать? Сколько тебе лет? – спрашивает Васёна.
Ясь еще раз кусает яблоко, его обирает смех. Он спрыгивает, бежит отворять большие зеленые ворота в бетонном заборном периметре. Грузовик, повернув, скрывается на территории.
– Вот, тать-ти какие мы, – приняв спящую, бормочет Васёна, идет к парадной учебного корпуса.
Ее встречают – облепив по сторонам, обнимают, расспрашивают – все новые и новые, только-только увидавшие. Девочка просыпается, но лишь еще крепче льнет, обнимает шею – дождалась и никому уже не отдаст. Гурьбой просачиваются внутрь – кто лезет в сумку, кто дергает за платье, кто показывает школьную форму, а кто молчит – только семенит, не отставая, да все тянется сквозь первых, успевших…
Тетя Маша нюхает фиалки в газете, уходит обратно в сад.
Весь яблоневый, если приглядеться.
Домик в тени размашистых ветвей – переплетенные стволы; под окном корыто с водой.
– Федотову не досталось школьной формы, – припоминает она, никому не адресуя.
Вздохнув, устало садится. Хватившись, ставит на стол, поверх газеты, тарелку с куском халвы. Еремей и Кузнецов, не спеша, кушают запоздалый обед – первое, второе и третье. По полу снуют привезенные куры, клюют пшено. В корыте плавают фиалки. Тетя Маша поправляет воротник. Мол................ |
