В один из полупустых дымных баров северного Иллинойса поздним воскресным осенним вечером зашёл человек в видавшем виды макинтоше, почти сливавшемся цветом с непрозрачной приозёрной темнотой.
Никто не обратил внимания, Толстый Гарри продолжал полировать бокалы, и только в дальнем конце зала громадная чёрная муха вдруг перестала жужжать.
Бар был почти беззвучен, за угловым столиком слышалось глухое шлепанье карт, музыкальный автомат молчал, и только каменный стук сапог случайного гостя и громкие жадные глотки Костлявого Поля, седого склочного старика с омерзительным характером, нарушали эту своеобразную тишину .
Гостя звали Джон. Во всяком случае, здесь он называл себя так. Выглядел он странно: высокий, нескладный, с горящими болезненным блеском ярко-зелёными глазами.
Джон по-доброму осклабился и заказал пива, плюхнувшись на один из облезлых табуретов у барной стойки. В его широкой и почти детской улыбке не хватало чего-то. А именно - доброй половины некогда крепких зубов.
- Видать, парень, на тебя невесты так и вешаются, - пошутил Гарри, наливая бурую жидкость в бокал, - Вон какой красавец.
Элли, сидящая в одиночестве у самого входа, усмехнулась. У неё сегодня был выходной, и она могла себе позволить и чистый джин, и даже настоящий крепкий виргинский табак. Впрочем, с её профессией, это было жизненно необходимо и в будни.
Элли бы никогда не стала работать с таким клиентом. Так она думала.
- Пиво у вас, - с чикагским акцентом выдавил из себя вместе с той же улыбкой Джон, - жидковато будет. Плесни-ка, друг, виски, я знаю, у тебя хороший виски. Хотя погоди, послушай, что я тебе скажу.
Толстый Гарри потянулся за бутылкой, а заодно незаметно заглянул под стойку, где лежал его старый винчестер. Неизвестно, что дальше скажет или сделает этот, несомненно, псих.
- Я тебе вот что скажу, Гарри, - продолжал незнакомец, - ты слишком опасаешься людей. Ты думаешь, они все угроза. Это ведь потому что у тебя на глазах отца убили в Нью-Йорке, да? Помню, из-за денег вроде.
Чёрные маленькие глаза бармена остановились на пустом пивном бокале. "Откуда он знает?" - вертелось у него в голове, - "неужели это один из тех ублюдков, подставивших и оборвавших жизнь моего доверчивого папаши? Пришел сбивать должок?"
- Гарри, вынь руку из-под стойки, не трогай винтовку. За свою шкуру не бойся, она в безопасности, меня больше интересует твой разум. Но мы деловые люди, нам лишние уши не нужны. Ты закрываешься в десять? Вот тогда и поговорим, а пока я буду рядом вон с той миледи.
- Эй, красотка, - начал Джон, пересев за столик, - ну и давно так работаешь? - и опять осклабился, но этот раз его странная улыбка растянулась почти до ушей.
Элли привыкла ко всякому. И больше всего к таким улыбкам. Но не к вопросам. Поэтому задумалась. Задумалась о себе, как задумываются изрядно выпившие люди.
- Давно, - неожиданно для себя сказала она.
Хотя почему неожиданно? Она вдруг поняла, что этот огромный человек просто подошел поговорить, и ей стало тепло. Как когда-то раньше. Но это "раньше" осталось на крохотной ферме вместе с милым детством и сказочной рекой Арканзас.
- Ты не думай ни о чём, это пустое, - продолжил незнакомец, - это пустое, как и вообще всё тут. Давай лучше я закажу ещё джина, и ты мне расскажешь, как бегала с мальчишками купаться на реку, а ещё о балаганчике, приезжающем к вам ко Дню всех святых...
Элли выронила папиросу и уставилась в зеленые глаза Джона.
- А ты бы отдохнула, - внезапно сказал он. - Поехала бы домой... Да и мама с отцом переживают, ты давно не пишешь им. Сядешь завтра в поезд и скоро будешь дома. Они не будут спрашивать. И поспать бы тебе, детка. Ну, давай, рассказывай.
Поль храпел, уткнувшись лбом в стол. Толстый Гарри выволок его на улицу и вынул из бумажника ровно шестнадцать долларов и пятьдесят центов. Последние - за доставку. Такси "Толстый Гарри" - два четвертака - и вы на улице!
- Вставай, - сквозь пьяный сон услышал Костлявый Поль. - Холодно. Встань и иди.
Старик поежился и открыл глаза. Медленно поднялся с земли, опираясь на забор. Долговязый незнакомец стоял рядом и беззубо улыбался.
- Слишком долго ты тут валяешься, старик. Слишком долго ты валяешься в разных местах с тех пор, как тридцать лет назад последний раз упал на ринге. Пора вставать, - Джон протянул на раскрытой ладони две монетки по двадцать пять центов. Костлявый Поль открыл рот, сгреб дрожащими пальцами четвертаки и, шатаясь, рванул широкими хмельными шагами в осеннюю ночь.
Было ровно десять по среднеамериканскому, когда Джон закурил толстую кубинскую сигару, явно не подходящую под стереотипный облезлый макинтош, и патетично воскликнул: "Время для великих дел, мой мальчик! Каждому по делам его!".
Продолжил же менее патетично, но долго. А суть была такова, что Толстому Гарри стоит продать свой убыточный бар и купить заводик, тут неподалеку, где производят разную церковную утварь, на которую есть спрос. Хозяин заводика недавно преставился, и пока предприятие не выставлено на торги, его можно задешево получить в собственность. Да и винтовку пора бы выбросить, она давно проржавела от бездействия...
Пару лет назад в один из полупустых дымных баров северного Иллинойса поздним воскресным осенним вечером зашёл человек в видавшем виды макинтоше, почти сливавшемся цветом с непрозрачной приозёрной темнотой...
Поль вспоминал и улыбался. Не так хорошо, как некогда неуклюжий долговязый Джон, протягивавший ему пятьдесят центов. Но всё-таки по-доброму. Поль так же сидит на Пятой Озерной, только теперь на месте бара стоит маленькая церквушка, в отличие от бывшего кабака Толстого Гарри не пустующая по воскресеньям. Теперь отец Поль всегда безупречно опрятен, не пьёт ну, почти не пьёт. Говорят, всё-таки пропустит кружку-другую. Он много читает, и в общую струну его голоса вплелась новая нежная нота - уверенная, прочная. "Я ли не падал", - говорит он всем, кто приходит за советом, - "но встань и иди, дитя мое, встань и иди".
Светало. На пыльном перроне, каких множество в штате Иллинойс, да и в других штатах, стоял высокий зеленоглазый человек в видавшем виды темном макинтоше. Звали его Джон, во всяком случае, здесь он называл себя именно так. Он ждал поезда, идущего на восток, к побережью. Джон-путешественник, старый бродяга, помнящий ужасы Амьена и Нормандии, крестоносцев и конкистадоров, продолжал свой путь туда, где не был слишком долго, так долго, что боялся не узнать безоблачное небо своего далекого детства, небо древнего Вифлеема, где ночами все еще можно увидеть яркую звезду, загоревшуюся в час его рождения. |
