Мы купили водки и банку гранотового сока. Поехали на Воробьи. Олечка была коротко стрижена и ярко накрасила губы. Потусовали под мостом, тем что вверх (или вниз?) по реке. Совсем не похоже на Москву, скорее какой-нибудь Бронкс: гул поездов над головой, кирпичные стены испачканные графити, американская тоска, все дела.
Пофотались, потом заебало и пошли на сам мост, смотреть на поезда. Они не заставили себя долго ждать - мимо прогрохотал тяжелый товарняк. Я разлил на двоих. Себе немного побольше. Выпили. Я занюхал "с плеча". Олечка запила соком. Поморщилась.
- Нормально идет - сказал я.
- Да - сказала Олечка
- А чего тогда морщишься?
- Сок.
Я взял у нее стакан и поднес ко рту. Пахнуло уксусом. Я сделал маленький глоток - чертов уксус, только немного разбавленный. Я повертел банку, сок, 100% натуральный. Гранатовый сок повышает аппетит, гемаглобин в крови, понижает кровеносное давление, очищает кровь, а так же способствует очищению организма от радиации. Кровь! Кровь! Очищение! Очищение!
Я разлил еще по одной...
Уже дома сыпанули в банку немного соды. Пошла реакция, поперла пена. Я взял ручку и стикер, и написал: не пейте соки бакинского консервного завода №1. Приклеил на холодильник, в котором стояла банка, и пошел курить на балкон.
Посиделки на острие ножа. Боюсь, когда-нибудь это кончится плачевно, колотыми ранами и дорожным патрулем. Это – в смысле Игры в Крутых Перцев. А начиналось все неплохо: кино, кофе и сигареты. Кино – Юрьев день, в белых фарфоровых чашечках черный кофе, рядом неизменная мельхиоровая ложечка, две сигареты дымятся в пепельнице. На экране – провинция, зима, драма.
Перед тем как свалить за границу, она приезжает на малую родину – проститься. Она – Любовь Павловна, оперная дива, Басков без яиц, да к тому же мать. Сын у нее полный придурок. И все недолгое время, пока он на экране, ноет, и вообще ведет себя как говно. Они идут смотреть местный кремль. До-сто-пре-ме-ча-тель-ность. Поднимаются на колокольню. И тут главная героиня говорит сыну сакраментальное: растворись в воздухе родины. Он говорит что попробует. И растворяется. Пропадает. Исчезает. Она, конечно, бросается на его поиски. И находит. Находит везде и в каждом – в утопленнике, в новом послушнике в храме, в зеке-туберкулезнике… И если сын растворился единомоментно, то с самой героиней происходит странная метаморфоза, она из Любови Павловны тихо превращается в Люську, уборщицу. Пожалуй, если вспоминать классику кино, и подобные пертурбации героев в нем, - то на ум первым приходит Догвилль. Но фон Триер откровенно издевается над гл. героиней (а еще больше над зрителем), а Кирилл Серебрянников, судя по всему, питает к ней какую-то печальную нежность. В общем-то неплохое кино, даже хорошее, как говорят, настоящее.
Кино кончилось и приехали остальные. Джин, виски, пиво, и я в говно. ЧТо-то говорили, что-то молчали. Альбом Эшера, мозг плавится. Потом кухня. Черт меня дернул, но в протянутую руку Миши Человека ткнул бычком. Думал он отдернет, а он не отдернул. Я потушил сигарету об его ладонь, молча вынул сигарету у него изо рта и медленно потушил об свою. Теперь у нас было по эдакому стигмату, у меня на левой, у него на правой. Иисус напополам. Продолжили пить. Разбил стопку. Она стала похожа на полуразрушенную башенку средневекового замка. Острые сколы агрессивно торчали вверх. И сразу эту стопку воткнули мне в открытую ладонь целой руки, без ожога. Человек. Мстил. Педрила. За руку или за разбитую стопку, или еще за что? Я вытащил осколки и замотал руку мокрым полотенцем. Кровь текла и текла. Я допил остатки пива, струганул в туалете, и пошел спать. День наконец-то кончился.
Людка. Я с ней не ебся, хотя мог бы, и не раз. Многие думают что я ее потрахиваю, им не понятно, что еще может связывать меня, гопника-интеллектуала, с ней, стереотипной блондинкой. Во-первых, я не верю в существование стереотипных блондинок, во-вторых, - искренне их люблю. Можно подумать и заметить тут некий парадокс, запросто, но с Богом, например, у меня также: не верю, но люблю. Глупцы-голубцы.
Сейчас, 28 сентября, мы у нее на даче. Пьяные. Темно, очень темно, поскрипывают деревянные качели на которых мы сидим, возмущенно шумят листвой деревья. А одно из деревьев, огромное, где-то далеко, оно точь-в-точь присевший отдохнуть и перекурить в дороге великан. Кстати, сидит он на каком-то домике, и, кстати, у нас с сигаретами жопа.
Пошли в поселок. Время уже за одиннадцать, и будь я трезвей, или с кем-нибудь другим - ни за что не пошел бы. Не то, чтобы я боялся, просто новые зубы стоят дохуя, а я еще парочку не вставил с прошлого раза. Но с Людкой я иду запросто, почему-то на все плевать. У магазинов тусует высший свет пос. Сваровски, гопнички-фанаты, гастры, размалеванные девицы. Моя любимая публика, без шуток.
Мы долго выбираем что взять, звоним кому-то, обнимаеся, целуемся, в общем выглядим счастливей чем есть. Продавщица смотрит на нас как-то неприязненно, когда покупаем - грубит. И д и н а х у й. Может уматалась за день, может думает, как это такой как я, отхватил такую как она. Людка действительно выглядет неплохо, 18 лет, точеная фигурка, милое личико. На фоне местных мымр - вообще секс. Мы берем две шестерки Лёвена и сигарет.
Добираемся до дома немного протрезвленные, поэтому сразу принимаемся за пиво. Выпили по банке и решили идти спать. Стоило ли ходить? Стоило.
В маленьком доме одна теплая комната, печка жарит еще со вчерашнего. В комнате телек, две кровати, шкаф, тумбочка, кресло, зеркало, и зарешеченное окно.
- Ты со мной ляжешь? - спрашивает Людка, раздевается и ложится.
Я киваю, и следую ее примеру. Открываю еще пива, делаю глоток, щелкаю по каналам. Телек вдруг отрубается. Самопроизвольно. Я смотрю, Людка уже спит.
Утром. Я проснулся рано, потный, - спал со стороны печки. Приподнял одеяло, оттуда повеяло затхлостью и потными яйцами. Я встал, умылся, вышел в одних трусах на улицу, босиком. Закурил. Холодно, пробирает прямо, но солнышко еще теплое. Как же здесь охуительно, дядя.
Я говорю, ты любишь суши? В ее глазах мелькает что-то типа радости, она думает я собираюсь пригласить ее пожрать в японскую забегаловку. Да, говорит она. Я что единственный кто понимает, что это дрянь? - говорю я. Мало того, что опасно жрать сырую рыбу, так еще и не вкусно. Я предпочитаю жаренный кусок мяса.
Через час мы уже у нее, дома пока никого, поэтому я хозяйничаю на кухне. Я люблю готовить. Я жарю стейки. Потом мы жрем их, пьем пиво, курим, ништяк. Но приходят ее родители и мы прячемся в маленькую комнатку.
Она похожа на цыпленка, стоит голенькая посреди комнаты, поводит плечиком... Играет Пинк Флойд, ручка громкости вывернута почти до максимума, заглушая нас с ней, наши пыхтения и скрипы кровати. Альбом Анималс, под эту музыку, в Советском Союзе, в котором не было ни секса ни рокенролла, двадцать с хуем лет назад два человека взяли и сделали меня. Здорово, что я могу сказать. Могу сказать только то, что все течет, но ни черта не меняется, веточка брошенная в реку и выловленная ниже по течению, все та же веточка, может немного почерневшая и подгнившая, но все та же веточка... Кстати о родителях. Я очень робкий парень и меня дико смущает, что мы ебемся тут как кролики, а ее родители в соседней комнате смотрят телевизор, решают скандворды, семейные проблемы, обсуждают новости, или еще что. Но это только полбеды, самое непристойное это утро, когда встаешь и первым делом хочешь просраться, лично так мой организм реагирует на выпитое вечером пиво. Но я не могу пойти в туалет, снять штаны, сесть на этот кремовый унитаз и, попердывая, давить из себя шоколадку, когда они, ее родители, сидят на кухне, в пяти шагах, за тонкой стеночкой, и завтракают. Это ужасно. И надо либо терпеть и ждать, пока они не свалят на работу, и не курить, потому что "никотин говно толкает", и терпеть, терпеть, терпеть; либо ехать домой, как подорванному. Мне нужна отдельная квартира, да. Но хуй мне - а не размен.
- М. сказала твой брат симпатичней тебя.
- Угу. А сама как думаешь?
- Ты. - сказала она и укусила сладкую булку. Я смахнул хвалебные крошки с штанин.
Лондон итс нот кондом. В смысле, Москва не резиновая. А очень даже железобетонная, железопрестольная. Станция Железнодорожная. Это железка. Это же леска, а на конце крючок, но я сорвался, я запрыгнул в вагон и помчал на дачку. Жывтоне чочо на дачку! Надачку надачку!!! Грядет Армада Дермидонт, я в этом мире мастодонт, мне уходить пора, пока. Как древо на ветру – рука. На каждом пальце по колечку, Закрой ебало, покалечу. На мне синие в облип брюки со стрелочками, тенниска цвета кровавого говна, белые кеды. Я мальчик из прошлого, английский студентик. В сумке кирпичом Улисс. А вы еще не проснулись. Наверное, наверное, наверное. Зачем мне она? Ай молодчинка, ай красава.
Первый день - водка. Второй день - пиво. Третий - вино. Белый. Зеленый. Красный. Всегда хочется слушать какую-то дрянь. Дым сигарет с ментолом, ла-ла-ла. А я нашел другую.Твой корпус прекрасен. Солнце, пробившись сквозь листву, разбросало по твоим плечам золотые монетки.
Кобан, не буди меня больше, шахматное дурачье. Купи сладенькой водичечки, нет, я куплю сигарет горьких как брюква для пони. Хорошо посидели. Пойми, я сплю голый, а ты заваливаешься, и как мне встать? Не трясти же мудями. Даня ебанулся. Окончательно. Как вы купались. Я только ножки помочил. Погрел чресла на. Да босиком погулял. Не забть купить очки, солнце жмурит меня, убивает. |
