Волки.
С плотным серебряным мехом и янтарными лунами глаз.
Их пять или шесть. Идут по тонкому тёплому следу ускользающего, источающего страх животного. Еще несколько гулких рваных минут на артериальных часах, еще несколько километров сырой земли под легкими лапами и…
волчица в прыжке рвёт белой грудью плотный, как полиэтилен, морозный воздух и олень, ломая ноги, обрушивается под тяжестью ее веса. Вожак взметает облако розового снега, повисает на оленьей шее в судорожных фатальных объятиях. Шестьдесят килограмм раскаленного серебра, шестьдесят килограмм быстрой милосердной смерти. Рождественские поцелуи пушистых зверей. Глаза оленя, две черные вишни, наливаются луной…
Просыпаюсь. Тело облеплено влажной простынёй, икры перехватила судорога, во рту привкус крови. В форточку, натянув занавеску, ломится круглая слепая луна.
- Всё хорошо? – человек с пустыми коричневыми глазами-орехами приподнимается на локте и смотрит на меня.
- Просто сон приснился...
Человек отворачивается, засыпает, глаза-орехи закатываются под тонкие плёнки век.
На часах три утра. Лёгкие всё еще набиты студенистым морозным стеклом, в висках стучат гулкие маятники. Это знак. Такой же чёткий, как чёрные треугольные отметины на морде вожака. Чёрные отметины, а под ними две оранжевые звезды – словно в каждую из этих глубоких глазниц кто-то всадил по крупному ржавому гвоздю. Я знаю, что если бы этот сон продлился ещё долю секунды, он поднял бы голову от распоротого оленьего брюха и посмотрел на меня своими ржавыми глазами, на меня, белую волчицу, прыгнувшую первой…
Это знак. Это всё потому, что вчера я случайно увидела тебя в кафе. Ты ни разу не повернул головы, в то время как у меня электризовались волосы от этой неожиданной близости. Я покусывала кончик ребристой синей трубки, по которой в рот сочился алый солёный сок, и сверлила глазами две аккуратные симметричные дырки в твоём затылке. Волосы, похожие на жёсткий чёрный мех, холм спины, обтянутый тусклой синтетикой. На столике – водка, тарелка с кроваво-красной мясной нарезкой и плошка с салатом.
Я чувствую, что если ты обернёшься и посмотришь на меня своими ржаво-карими глазами, то лицо обдаст свежим грозовым электричеством, и на моих руках снова зашевелятся волоски,
но ты не оборачиваешься. Твоя спутница – сочная блондинка с кудрявыми волосами. Я знаю, что, сколько бы духов она на себя не вылила, ей не перебить этот тёрпкий запах овчины, который источает ее кожа. Я знаю, что ты тоже чувствуешь его и наверняка улыбаешься, когда она засовывает в рот очередную порцию искромсанной зелени и почти не притрагивается к мясу. Ты тоже чувствуешь этот запах и потому вы сейчас здесь. А потом вы будете там, в твоём логове. Ты будешь покусывать её белую шею, поглощать эту сочную овчину, кусок за куском, рвать её влажную плоть ртом, пальцами, членом, пока её тело не запляшет в конвульсиях, а глаза не подёрнутся дымкой… А завтра наверняка будет другая глупая овца, или длинноногая кобыла, или податливая тёлка с круглыми глазами и тёплым атласным выменем…
Приканчиваю томатный сок, выкладываю на столик гладкую шёлковую бумажку. Овечка пьёт водку осторожными глотками и заливисто блеет, обнажая круглые тупые зубы. Если бы я задержалась еще на секунду, ты оторвал бы глаза от теплой овечьей плоти и заметил меня, ржавые гвозди притянулись бы к серым магнитам моих глаз...
но я ухожу.
И вот на часах начало четвёртого. Сквозь занавеску, прямо в мозг, сочится липкая болезненная луна, забиваюсь в подушки. Если бы я только перестала думать о тебе, то наверное… Плохое до тошноты предчувствие ворочается в подкорке. Прикасаюсь к человеку с глазами-орехами.
- Я думаю, тебе нужно уйти.
- Хорошо. – Человек не задаёт лишних вопросов, и за это я готова простить ему всё, даже запах конского пота, разъедающий мои простыни.
Человек уходит. Вваливаюсь в ванную комнату, выгребаю из нее бутылки с разноцветной химией, лекарства, лезвия, зеркала, стягиваю одежду, запираю изнутри дверь, только бы она выдержала…
Составы хрустят, как сухая солома, осязаю, как сквозь кожу вдоль хребта ползут пучки серой серебристой щетины, черепная коробка наливается монотонным, с каждой секундой всё более привычным шумом, голосом таежной глуши, сознание ускользает, скукоживается до размера белой звенящей точки, мне нужно выйти. Пытаюсь открыть дверь, царапаю ее красивыми акриловыми ногтями, они ломаются один за одним об лакированную древесину. Я в ловушке из холодного белого камня. Из глотки рвётся, ударяясь о стены, хриплый скулящий вой.
…
Кто-то зовёт меня. Кто-то стучит. Кто-то ломает гладкое дерево и выносит на руках голое, ледяное, исцарапанное тело. Моё тело. Заворачивает меня в одеяло, ставит губами на виске тёплую печать.
- Я шёл по твоему следу, он еще не остыл и ведёт сюда от самого кафе.
Лепестки век размыкаются и серые цветки моих глаз устремляются к тусклому солнцу твоего лица. Я узнаю пепельные отметины бровей, а под ними две тёплые звезды – словно в каждую из этих глубоких глазниц кто-то всадил по крупному ржавому гвоздю. И волосы, похожие на жёсткий чёрный мех…
- Уходи, луна не простит нам этого, она всё про нас знает. За каждый поцелуй, за каждое прикосновение придётся платить. Луна всё помнит, она будет выворачивать нас наизнанку всё чаще и чаще, пока мы будем рядом. Пока мы будем рядом, нам не справиться с лунной чумой. Дни, проведенные вместе, будут перемежаться ночами в волчьем облике. Мы будем заниматься любовью днём, а ночью будем разносить в хлам своё теплое логово, драться, выть, калечить себя о предметы людского быта, совокупляться жёстко, больно, оставляя друг на друге кровавые отметины. Я принесу тебе синеглазых волчат, ты будешь счастлив?
- Я увезу тебя в тайгу, я построю тебе дом на темной ладони леса. Мы-люди, будем жить в нём, мы-волки будем плести вокруг него легкое кружево следов. Я уведу тебя на Север, к самому Ледовитому океану, туда, где больное арктическое солнце загорается на полгода, обжигая лицо лунному демону. Я подарю тебе красные нарты и голубоглазых хаски. Я закутаю тебя в меха снежных зверей. А долгой полярной ночью в ледяной колыбели под Киносурой ты родишь мне сына-волчонка, мы будем счастливы, родная…
Ты роняешь голову на мои колени, мои пальцы, белые корабли, рассекают черные волны твоих волос. Спи, моё всё. Я пойду за тобой. Я согласна. Мы будем жить в стране белого арктического неба. Чёрный волк - шестьдесят килограмм моей благословенной судьбы - лежит у моих ног.
…
Кафельная плитка врезалась ледяным поцелуем в скулу. Еще секунда и я пойму, что тебя здесь никогда не было. Что в припадках ликантропии моё подсознание пузырится сказочными снами, волшебными снами о нас с тобой… Снами да и только.
Тебя в этой квартире никогда не было. Ты не шёл по моему следу и не звал за собой. Но будто бы, но, кажется, мы можем. Быть вместе. В краю, где больное арктическое солнце загорается на полгода, обжигая лицо лунному демону. Ледяной душ. Выбегаю из ванной, джинсы, ветровка, кеды… Я должна рассказать тебе, я должна найти тебя!
Предрассветная мгла ложится на плечи, ловлю такси. От самого кафе в джунгли мегаполиса тянется твой остывающий нитевидный след. Когда я прибегу к подъезду твоего дома, кто-то неведомый нажмёт на невидимую кнопку и все фонари в городе погаснут, как по волшебству. Я поднимусь по ступенькам, их будет сорок восемь, и остановлюсь перед твоей дверью, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая на звёзды запылённых конверсов. И это тоже знак. Звезда - наша звезда! - ведет меня к тебе…
У подъезда люди. Много людей. Подозрительно много.
- Не усну, Никифоровна, - шепчет одна женщина другой, и этот шёпот застревает в моих ушах ватными комками. Уголком глаза замечаю в стороне людей в чёрной спецформе, их пальцы пахнут порохом…
- Что здесь случилось? – спрашиваю у старухи в клетчатой фуфайке, выметающей с тротуара листья.
- Ой, милая, здесь… Волк невесть откуда взялся! Прямо в квартиру забрёл, огромный волчище, ей-богу…
- Как так забрёл? – шепчу.
- Да бог его знает, как…
Поворачиваюсь на ватных ногах к подъезду, они не слушаются, старуха повисает на моём рукаве.
- Дочка, туда не надо, они, окаянные, - косится на людей в форме, - кровищей весь подъезд залили, да и опечатано там всё, закрыто… Хозяина квартиры вон ищут, ты случайно…
Моя Вселенная рушится. Звёзды падают на нашу тайгу, выжигая ее дотла. Последней с моего чёрного слепого неба сорвётся прекрасная Киносура, сорвётся прямо на наше снежное логово, превратив его в глубокую воронку, полную каши из льда и земли… Наши пути никогда не сплетутся, наш ребёнок никогда не родится… Они не найдут его.
- Что ты говоришь, милая? – старуха смотрит на меня выцветшими, словно застиранными, глазами.
- Они не найдут его… хозяина квартиры…
- Это еще почему?
- Потому что… Потому что дверь, бывает, не выдерживает, понимаете… Такой волк, как он, может разнести её в щепки, особенно тогда, когда очень хочется выйти, когда тайга завёт тебя… Можно проснуться утром голышом за сотни километров от дома в каком-нибудь перелеске, понимаете, с желудком, полным сырого мяса. Поэтому первое, что нужно сделать – это поставить крепкую дверь, я столько раз говорила ему… Но он не слушал. Просто потому что всегда умел себя контролировать, даже в припадках вёл себя тихо, просто лежал у моих ног, положив голову на лапы… И если бы вчера он не почуял меня в кафе, и если бы не это проклятое полнолуние, то возможно...
Я зажимаю рот исцарапанной, со сломанными ногтями, рукой, пытаясь задушить выползающий наружу вопль.
Старуха молчит. Опустив глаза, отходит в сторону и снова начинает задумчиво размахивать метлой.
Растекаюсь по скамейке. Моя Вселенная пуста, темна, раскурочена. Ни одной звезды. Кто-то неведомый жмёт на невидимую кнопку и все фонари в городе гаснут. Как по волшебству… |
