Сижу у мужа на работе. Скучаю. С радостью разбавила бы скуку чашкой кофе с крекерами, но нельзя. Крекеры нельзя потому, что грёбаный стоматолог решил запретить мне жрать три часа. До этого запрет распостранялся только на час. А тут вдруг видите ли целых три. И не надо было мне баки забивать умными фразами о пломбах, каналах и идее здоровых зубов, он, козел, просто обиделся, что я ему его белый халатик кровью обвафляла. Была бы дома, запрет был бы уже демонстративно нарушен. Но… Я на работе у мужа. А тут во-первых еда и кофе на первом этаже, куда никто меня пускать не собирается, а во-вторых тут муж – директор. И это не просто констатация факта, это такая своеобразная особенность мужского организма, которая позволяет тебе дома со всей полнотой собственного достоинства сидеть у него на голове, материться, обзывать его придурком, бросаться всеми подворачивающимися под руку предметами и лезть драться по поводу и без, при этом получая в ответ лишь глуповатую улыбку и фразы в стиле « Ой ты моя мася , кися, лапушка. Мы сердимся, да, ну чего же мы сердимся?». А вот в офисе эта особенность как-то так влияет на организм, что поведение мужской особи меняется просто до не узнаваемости. Не знаю, то ли помещение на него так влияет, то ли окружающие сотрудники, но добиться от него чего-то еще, кроме фразы: «Ольга Фёдоровна, Вы мешаете, вернитесь, пожалуйста, в мой кабинет. Там мы обсудим волнующую Вас ситуацию» не удавалось никогда. В общем скучаю.
Единственная территория к которой мне в офисе открыт доступ - личный компьютер, благо все пароли я знаю еще с тех далеких времен, когда от моего благоверного можно было добиться всего, хоть звезду с неба, с помощью всего одного поцелуя и нежного многообещающего взгляда. Это потом он уже понял, что после взгляда не всегда последует обещанное, но пароли менять не стал. «Чисто из чувства самосохранения» - как объяснил. Но я над этим как-то не сильно зашибаюсь. Главное ничего не напортить в важных документах, можно благополучно посидеть в нете.
Читаю чужие стихи на Тепловозе. Нравится не все, но многое. По идиотски конечно получилось с этим стихоплетством. Вызывает улыбку воспоминание о том, как зарегистрировалась и первый раз туда что-то скинула, а потом сидела и ревела белугой, когда мои « невянущие строки» с говном смешали. Муж ноутбук спасал, а то зашибла бы его об стену, а потом ржал лошадью, когда узнал в чём дело. Тоже полез, почитал, потом был долгий разговор по аське. Объясняю для особо интересующихся: мы раньше жили с родителями, ругаться громко было нельзя, особенно с учётом того, что приходя поздно с работы, скандалы мы устраивали под полночь, вот и придумали способ никому не мешать. Точнее не придумали, а адаптировали чей-то старинный ( с помощью писем) на современный лад. Вот так до сих пор в аське и ругаемся. Я вообще человечек легко ранимый, обидчивый и мстительный, что в переводе на язык мужа звучит, как «баба базарная, дай только поскандалить», а тут меня обосрали , а я и ответить не могу, а то выкинуть на фиг с ресурса. Обидно, не. А мне муж – « ну вот и учись дорогая быть более восприимчивой к цензуре в свою сторону, а то чуть что не так тебе скажешь, а ты сразу в зубы». Стебёться, гад, надо мной. Ну, думаю, я тебе еще вспомню и цензуру и зубы. А на Тепловозе так и осталась.Вся в цензуре.
Писать надо. Хотя бы для того, чтоб буквы не забыть. А что писать? Вот и полезла на чердак за старыми тетрадками, которые моя мама бережно хранила для последующих поколений. В семье к моему стихоплетству вообще особое отношение. Дед – журналист, первый послевоенный редактор областной газеты, печатался за границей, бабушка – школьная учительница украинского языка и литературы когда узнали, что внуку в честь бабки назвали, забрали у родителей и искренне решили сделать из меня великое что-то. По этому семейные архивы хранят все: первые мои попытки связать рифмой два слова, бережно записанные еще маминой рукой, школьные тетради, с «великими» сочинениями, вырезки из газет и журналов ну и естественно стихи пубертатного периода, в коих великая любовь к Нему занимала первое и единственное место. Конечно ценность в этих всех писаниях если и есть , то не литературная, а скорее макулатурная, в смысле мать жалуется , что печь растопить нечем, так вполне пошло бы. Но нельзя, потому, что память. Память, память… Перелистала все эти листочки-тетрадки и гадостная штука память родила столько воспоминаний и ярких картин о детстве, ранней молодости, первых опытах над собственными душой и телом, что стало жутко от сознания того, что неужели это всё я. Неужели это я шла из школы в пятом классе и ревела на всю улицу, потому, что впервые получила двойку? Неужели я , вместе с соседским Димкой, играла с котом в вертолёт? Кот был вертолётом и, раскрученный за хвост, с дикими воплями улетал в соседний двор. Искренне жаль кота. И я ли это училась целоваться в туалете школьного пансионата со своей одноклассницей Иркой? Был огромный страх по поводу того, что нам уже по пятнадцать лет, а мы, две заучки, не ходим на танцы и не умеем целоваться с ребятами. И я ли в свои неполные восемнадцать, подделав разрешение матери, уехала по обмену за границу учиться. И неужели это я бросила свой родной харьковский финансово- экономический на четвёртом курсе ради призрачной надежды поступить где-то в Европе в семейно-строительный?
«Олька, зуб уже не болит? Знаю, я не хороший человек , а ты хочешь кушать, и вообще , уже семь вечера и давно пора домой. Через пятнадцать минут едем. Ты как на счёт кино? Выдержишь?»- блин, напугал, всегда он не вовремя. Благоверный псих, поцеловав меня в макушку, извлёк из сейфа пачку денег и испарился. В кино говоришь? Ну , пусть будет кино.
Память тихонько толкнула в спину и отпустила. Никак не могу привыкнуть к тому, что чем старше я становлюсь, тем быстрее бежит время. Пытаешься его остановить в себе, в любимом психе, в кошке, в поездках по вечернему Киеву, в утреннем кофе, в разговорах по аське с подругами, даже в написанных подобиях стихов пытаешься остановить и оставить время. А оно блин не получается.
Приедем после кино домой, надо будет проверить комменты. И кошку покормить. |
