Если кто-то читал мой рассказ «Пейзажи и портреты», сразу предупреждаю, дальше один из его вариантов. Переделанный понятное дело, но все-таки….
Глава шестая,
Когда-то давно, в другом мире, в другой жизни я жила там, где кончается стекло, но мир, видимый людьми из окна, еще не начался. Я не знала, кем я была. Духом? Пылью? Я – безликое и непонятное Оно. Была ли я мужчиной? Женщиной? Не важно. Ведь вся жизнь всего лишь медленная смена окон, в котором нет места этим глупостям. Как улитка, переползала от одного окна к другому, задерживаясь только для того, чтобы заглянуть в них. Единственное моё занятие: наблюдать за Обстановкой. Если попытаться объяснить, что я вкладываю в это слово, мы неизбежно упремся в мир людей. В бесчисленные предметы, которыми забиты комнаты. Но не каждый из них в отдельности. Я смотрела на всю их совокупность и то, как лежит правый ботинок и насколько он изношен – равно важно. И в этих бесчисленных витражах реальной жизни я пыталась увидеть отпечаток мира, Обстановку. Самое поразительное, что делала я это… просто так. Не ради какой-то обязанности, а от скуки. Ведь жизнь отмеряла мне не часы и минуты, а окна. Два окна назад, сто, двести. Я тогда даже смутно не осознавала, что существует время.
Я выхватывала все сразу, даже те детали, которые для вас слишком мелки и незначительны. Красный шарф – болезненно и небрежно висит на стуле, раскрытая книга, забытая почему-то под кроватью, колготки, которые лежат в тарелке на столе – все это как я по неопытности принимала за ваш мир. И от скуки, милый Саша, исключительно из-за неё, я домысливала: почему застывшие за окном вещи расположиться именно так? Искала гипотезы, схемы, просчитываю движения предметов и людей. Это была игра, немного смешная и глупая. Просто счастье, что никто не видел меня со стороны. Но однажды, в череде медленно проживаемых мною окон, я увидела странную комнату, прямо на стене которой нарисовали картину. Вокруг, по комнате были сложены картины, альбомы, пакеты, прислоненный к стене стоял мольберт. Признаться, я замерла. Застыла разглядывая её. И так увлеклась, что совсем не заметила, как в комнату вошел человек. Я никогда не была невидимой. Иногда я ловила испуганные взгляды, не вовремя вторгнувшихся в обстановку людей, но обычно я успеваю исчезнуть раньше. Но в этот раз человек остался мной незамеченным совершено. Его присутствие я осознала только тогда, когда он спросил меня:
- Кто ты? Что ты там делаешь?
От испуга я рванулась от этого окна, что пролетела сразу несколько, но и тогда не остановилась. Окна мелькали одно за другим, медленней конечно, но не безостановочно. Так что когда я наконец успокоилось, то не смогла сразу и вспомнить сколько окно прошло с того самого окна. И знаешь зачем, милый Саша, мне понадобилось это знать? Я захотела вернуться. И плевать на страх. Просто взять и вернуться. Обстановка той картины просто притягивала меня. Пришлось медленно и осторожно ползти обратно, в надежде не пропустить нужное. И видимо мне так сильно хотелось вернуться к нему… Человек стоял ко мне спиной, на третей ступеньке лестницы и дорисовал, почти у самого потолка, небо. Я посмотрела немного на художника, а потом переключилось на созерцание картины, погрузившись в мелкие и зачастую непонятные детали. Жаль, что из окна было плохо видно и приходилось напрягаться, чтобы рассмотреть их, я прислонилась к стеклу, еще чуть-чуть и выдавила бы.
- Не пугайся, - вдруг я услышала я художника.
Я оторвалась от картины и посмотрела на него. Он сидел на лестнице, курил сигарету и тоже смотрел на меня.
- Не пугайся, – повторил он. – Ты что там делаешь?
Я промолчала. Я вообще была немного деревянной. Представляете, Саша, единственное, что я смогла тогда придумать в ответ: живу. Но это показалось мне глупым, и я промолчала.
- Ты там живешь? Да? – ответил за меня человек, затушил сигарету и спустился с лестницы. – Ты слышишь меня?
Я кивнула.
- Ты действительно там живешь? – спросил он, подходя к окну.
Я кинула опять.
- А можно я загляну к тебе? – спросил это наглое существо.
Я попыталась представить, как это может получится, и поняла что ничего у меня нет, просто пустота, только окна, окна, окна, окна...
- Можно? – еще раз спросил он.
Я не успела еще раз пожать плечами, когда художник открыл окно. И тут меня начало просто затягивать вовнутрь. Он неожиданности, конечно, закричала и попыталась зацепиться за что-то, но засасывало меня с такой силой, что буквально через несколько секунд я вывалилась на человека. Сшибла, ударившись лбом об его подбородок. Очнулась на полу, а рядом сидел человек и потерила свою челюсть. Потом посмотрел на меня и спросил:
- Ты в порядке?
Я прислушалась к своим ощущениям и опять кивнула. Ну, туповатая я была, туповатая. Я кивнула. А он поднялся, встряхнул головой и подал мне руку. Я посмотрела на него и самостоятельна, без его помощи встала. И тут же, моментально, завалилась на него. Засмущалась, помню… Вскочила и даже отступила на три шага. Но он поднялся, с улыбкой и не сказал ничего. Постояли несколько мгновений молча, а потом я резко развернулась и пошла к картине.
- Подожди! Ты кто? – услышала я вслед.
И тут я не выдержала и ответила.
- Я то, что смотрит в окна.
- Тебя так зовут?
Я улыбнулась и произнесла:
– Разрешите посмотреть на вашу стену? Меня она… заинтересовала.
Он взглянул на картину.
– С одним условием. Я напишу ваш портрет.
Я пожала плечами.
– Если это будет не сложно.
– Совсем нет. И совершенно не больно, – ответил он улыбаясь.
Но шутки я совершенно не почувствовала, и поэтому молча направилась к картине. Он же зашуршал чем-то за спиной.
Там был изображен город. Маленькая улочка, скорее переулок из жмущихся друг к другу двух и трехэтажных домов, над которыми нависали огромные тени невидимых на картине высоток. Три огромные тени падали на переулок словно полосы, в месте своего падения превращая мир в нечто странное. На солнце все было обыкновенным: прохожие, как обычно в разноцветных одеждах, может только немного больше синего цвета. А в тени лица прохожих бледнели, становились невообразимо скучными, с черными провалами вместо глаз. Их одежда претерпевала превращения: из шелковых мужских рубашек проступали хлопковые неизменно белые офисные сорочки, из коротких ситцевых платьев наружу проникали черные шерстяные юбки и серые кофты. Слева на груди у людей появлялись маленькие таблички, на которых без сомнения должна была написана должность и фамилия владельца, но из-за невозможности изобразить такие мелкие детали, оставленные художником одинаковыми матово-серыми. От подобных превращений, больше всего страдали женщины, даже мне идентичность их одежд казалось неестественным, а строгое одинаковое каре их причесок вызывала дрожь. Метаморфозы эти не происходили мгновенно, как только человек попадал в тень. Граница превращения была нечеткой. Меньше всего изменениям подвергались автомобили, которые проезжали по мостовой. Видимо чем больше скорость, с которой проникают предметы и люди в тень, тем меньше она успевала их поразить. Но среди пешеходов я увидело нескольких, которые в самом центре светлых полос, были безукоризненно серыми, будто тень тянулась за ними. И наоборот, яркие пятна платьев и рубашек в самом сердце тени.
В середине переулка были нарисованы трамвайные рельсы. Они тоже страдали от тени. В свету рельсы извивались, словно два ручейка, условно сохраняя параллельность, только в направлении – не более. Оставаясь абсолютно самостоятельными, они иногда угрожали разойтись, а иногда, не менее опасно, стремились пересечься. В тени же рельсы становились прямыми и строго равноудаленными. По этим рельсам, прямо в тень въезжал голубой трамвай с надписью «ЦИРК», облепленный огромным количеством разноцветных воздушных шариков, привязанных ко всему, к чему можно. Та часть трамвая, которая уже въехала в тень почему-то исчезла, пропал вагоновожатый и часть передней двери. Мне почему-то стало страшно, что трамвай пропадет в тени навсегда и больше не появится в свете. Только дома оставались почти неизменными. Лишь окна их в тени были черны и пусты, а в свете блестели, отражая солнце.
- Я назвал эту картину «Утро» - услышала я и повернулась к нему. – Не двигайся. Я почти закончил.
Я опять отвернулась.
- Почему утро?
- Только утром на этот переулок ложатся такие тени.
- Это действительно существует?
Человек задумчиво проговорил, не отрываясь от холста:
- Я думаю, что все придуманное, написанное, нарисованное или воплощенное каким-либо другим способом, существует. То, что получило своё воплощение на бумаге, стене, на пленке – уже реально. Другое дело, если в той жизни, которую мы называем реальной, мы – люди – не сталкиваемся с подобным. Но это так условно. Вот, например, ты разговариваешь со мной и этим подтверждаешь свое существование, но, сколько других не существует для меня только потому, что не заговорили со мной? Не отказывать же в возможности их существования, основываясь только на том факте, что я, по какой-то причине, не являюсь для них интересным собеседником? Не будет ли чересчур самонадеянным ставить себя в центр мира, который возможно даже не осознает моего существования? Нарисовано мной, может бать, как выдумкой, так и озарением. Или, если угодно, прозрением. Мы же с тобой разговариваем? И нам не нужно доказывать друг другу своё существование, хотя мне наверняка пришлось бы доказывать другим реальность нашей беседы. Особенно если учесть, что я даже не знаю, с кем разговариваю.
Человек отложил кисти.
- Все.
- Я могу посмотреть?
- Нет, на неё еще нельзя смотреть. Я нарисовал только тебя. Картина еще не закончена. Нужен фон.
- А когда она будет закончена?
- На неделе. Наверное... Я медленно пишу картины сейчас. Работа, - он развел руками. – Чтобы жить, надо вертеться, зарабатывать деньги.
- В таком случае: мне пора, – сказала я.
- А когда зайдешь? Оценить картину?
- Позже. Не переживайте - я любопытна.
Я направилась к окну. Мне захотелось схитрить и все-таки взглянуть на картину, но человек, как бы невзначай, закрыл её собой. Усмехнувшись, я вышла из этой Обстановки.
Впервые в жизни мне было неинтересно созерцать Обстановки. Или может лучше называть их Пейзажами? Забавно, но для людей то, что я вижу в окнах, самое нутро мир, отгороженное стенами - это картина, на которой изображена их жизнь. А для меня внутренности квартир мир внешний, в котором вместо усталой заснеженной голубятни – клетка с кенаром, вместо магистрали – коридор, вместо пляжа – не застеленная кровать.Вот так во мне начало пробиваться к свету тщеславие. Я вдруг представляла себя не просто чем-то, безлично перебирающим обстановки, а коллекционером картин, на которых изображены виды в окнах. Да, мир не обрел смысл, но появилась логика. С новым энтузиазмом я начала пересматривать окна, копаясь в их экспрессиях и выраженных в неожиданной композиции мебели образы. Но за этим коллекционировании я не забыла о художнике. И однажды я вернулась в комнату на стене которой он писаол свое утро.
В полупустой комнате (хотя нет, появился диванчик) художник сидел на полу и что-то ел из железной миски. Картин поубавилось, у двери стояли какие-то пустые бутылки, а в углу - мольберт с каким-то наброском. Я постучала в окно. Он встал и открыл окно, меня вновь стало затягивать вовнутрь, но я довольно ловко спрыгнула.
- Привет! – поздоровалась я.
- Привет! – сказал художник. – Ты знаешь, я ужасно виноват, но картина не готова.
- Очень жаль, - расстроено, проговорило я.
- Прости, я просто не успеваю. Сейчас много клиентов, мне даже нет времени стол себе купить.
- Клиентов?
- Ага. Заказ за заказом. Уже с ног сбиваюсь, расписывая стены.
- Ты рисуешь картины? Такие как эти? – я показало на изображенный на стене переулок, над которым появилось небо.
- Да нет. Это-то никому не надо, - он рассмеялся. - Я – маляр.
- Кто?
- Хотя нет! Какой же маляр? Называют меня модно – дизайнер интерьеров. Смотри: я беру кисточку и краски, и маленькими мазками пачкаю стены. Чем больше красок и тоньше кисточка – тем больше мне заплатят. После каждого квадратного метра такой мазни я начинаю ненавидеть живопись.
- Глупо. Почему же тогда не рисовать картины?
- Уж не знаю. Непрактично, наверное. Хочешь что-нибудь выпить?
Я пожала плечами.
- Не знаю.
- Подожди я сейчас.
Человек ушел из комнаты и через минут пять вернулся с бокалами и бутылками.
- Слушай, вина у меня нет. Будешь водку? Или это некультурно предлагать тебе водку? Да еще из бокалов. Но у меня есть содовая.
Я улыбнулась. Он разлил в длинные бокалы водку, мне совсем чуть-чуть, разбавив содовой, себе половину. Я взяло бокал и осторожно попробовало. В бокале была гадость. Я осторожно поставило бокал на пол.
- Не нравится? – спросил художник.
- Гадость.
- Гадость, - согласился он и выпил содержимое бокала залпом.
- Как ты можешь это пить? – поинтересовалось я скривившись.
- Привычка. На работе сплошные нервы. Заказчики считают себя пупом земля, хотя… - он махнул рукой. – А приходишь домой и снимаешь стресс этим. Да и друзей проще к себе вытянуть не на чай, а пропустить по стаканчику. На самом деле мне просто скучно.
- Так пиши картины.
- После работы? Не могу. А не работать тоже не получается. Вот такие мы – люди.
- Я пойду.
- Уже?
- Да. Я еще зайду. Только пообещай мне одну вещь.
- Конечно.
- Пиши картины, хорошо?
- Портрет твой закончу сегодня! Обещаю.
Он улыбнулся.
- И мой портрет тоже!
Я помахала ему рукой и вышла. Пролистав совсем омного-много окон, и я вновь зашла к художнику. В комнате появилась мебель, ковер. Вещи расползлись по комнате, оставив свободной только стену, на которой был нарисовано то самое утро. Было темно. На диванчике спал он. Я подошла и положила руку ему на лоб. Но он даже не пошевелился. Тогда я толкнула его. Что-то пробормотав, он перевернулся на другой бок. Я рассердилось и затрясла его.
- Машка… ну отстань… - сказал он и попытался оттолкнуть меня.
Я затрясло его сильней.
- Отстань от меня! Я сплю! – крикнул он, и посмотрел на меня.
- Ты кто? – спросил он. – Как ты попала ко мне?
- Через окно, – ответило я и помогло ему сесть.
- Через окно? Что тебе нужно? – настороженно спросил он, и замотал головой, будто отгоняя что-то.
- Ты обещал показать мой портрет.
- А, так ты Машкина подружка. Как там тебя – Света или Оля? Чертова голова, - застонал он. – Зачем в окно то было лезть. Да еще ночью. Пришла бы завтра, показал бы я тебе твой портрет. Или тебе хочется побаловать меня? – он как-то мерзко усмехнулся и схватил меня за руку.
- Я не Машка, не Света, и не Оля. Вспомни, я то, что смотрит в окна.
Он отпустил меня, неловко встал и, пошатываясь, пошел к противоположной стене. Зажегся свет.
- А. Я помню тебя, – Он стоял, шатаясь. – Твой портрет я написал. Ты мечта, которая где-то рядом. Маленький кусочек мира, в который все равно никто не верит. Я тебя ждал раньше, думал ты все объяснишь, расскажешь как оно правильно… Пойдем. Он в чулане.
- В чулане?
- Ну конечно, а где еще хранить это никому не нужное дерьмо?
Я пошла за ним в маленькую комнату без окон, буквально забитую картинами, книгами, рамами и непонятными свертками. Он долго рылся, пока не достал откуда-то сверху большой альбом, раскрыл его и протянул мне.
На синем фоне была изображена женщина в длинном платье. Перед ней прямо в воздухе висело раскрытое окно, а рядом, совсем недалеко, еще одно на этот раз закрытое, чуть дальше – третье, потом еще одно, и дальше до бесконечности висели окна. Женщина держала в одной руке кисть, а в другой палитру. Она смотрела в окно, как будто оценивая, какого мазка еще не хватает. А из окна смотрел художник.
- Кто это? – спросила я.
- Это ты, – ответил человек.
- Разве я женщина?
- Естественно.
- Я не могу быть женщиной
- Откуда ты знаешь? – спросил он. – Ты прекрасная женщина. В таких влюбляются, таких любят по-настоящему.
Я задумчива смотрела на картину и, не обратила внимание на то, что он подошел ко мне ближе.
- Почему у меня в руках кисть? Художник же ты.
- Ты тоже художник. Я нарисовал тебя на этой картине, а ты можешь нарисовать меня в этой жизни, – он подошел еще ближе
- Я сегодня сделало два открытия, – сказало я иронично. - Я оказывается женщина. И даже изменяю мир. Прости, мне надо подумать над этим, – я развернулась, чтобы уйти.
- Подожди, - сказал он. – Подожди. Я знаю, тебе будет сложно меня понять, но я должен попытаться. Я не могу тебя отпустить. Ты мне необходима. Я сейчас пьян и путаюсь во всем, поэтому сумбурно говорю, но ты должна понять: ты необходима мне! Знаешь, я одно время думал, что ты муза? Ты слышала о них? Это богини искусства, которые приносят людям вдохновение. Твое посещение разбудило во мне то, что дремало до этого.
Я посмотрела на него недоуменно.
- Я то, что смотрит в окна. И мне пора идти.
Да-да, милый Саша… Да-да. Я была непроходимой дурой. Ужасной дурой. Самое смешное мне хотелось остаться. Достать все картины посмотреть их все…
- Останься!
- Нет.
Он опять схватил меня за руку.
- Останься!
Я потянула руку, но он держал крепко. Я попыталась разжать его пальцы, но он потянул меня к себе. Испугавшись, я начала вырываться, и, не удержавшись на ногах, повалилось на пол. Он упал сверху. Мы начали молча драться. Он, тяжело дыша, пытался прижать меня к полу и оттянуть подальше от двери. Я пыталась добраться к двери, в ужасе понимая, что в комнате нет окна, а значит, убежать нельзя. Нужно сначала выбраться из чулана, а потом бежать к спасительному окну. Мы мешали друг другу, на нас падали какие-то вещи. Я неожиданно обнаружила, что умею царапаться. Избавление пришло ко мне неожиданно: мы задели какой-то стеллаж, и на художника упало что-то тяжелое. Он обмяк. Я выбралось из-под него и, убежала, громко хлопнув за собой окнами…
Я бы никогда не решилась вернуться в ту комнату, если бы однажды не увидела его автопортрет. Он изобразил на нем себя, распятого на оконной раме. Две маленькие форточки наверху и два больших окна внизу образовали крест, к которому он и прибил себя. Склонив голову на левое плечо, художник смотрел на кого-то, о присутствии которого намекала тень, легшая под ноги распятому. За окном был изображен тот самый переулок с первой картины.
Художник сидел в кресле с колесами и смотрел в окно. Я присела около него на подоконник. .
- Привет!- сказал он. – Я должен попросить у тебя прощение.
Я кивнула.
- Тебе, наверное, не понять, но у нас – людей, иногда бывает какая-то непонятная тоска по несовершенному. Обида какая-то. Кажется, вот оно рядом было. А я лопух, пропустил. Иногда из-за этого мы совершаем безумные поступки, о которых мы будем жалеть все жизнь. Прости.
Он замолчал, у меня тоже не было слов. Мы посидели немного в тишине, пока я наконец, не высказало то, давно обдуманное, из-за чего и вернулось.
- Ты тогда назвал меня художником. Не тем, который пишет картины, а который пишет жизнь. Знаешь, сейчас я согласна с тобой, хотя тогда эта мысль показалась мне глупой. Действительно, прикасаясь к миру даже на мгновенье, я изменяю его. И это прекрасно. Только ты пострадал от моего прикосновенья?
- Наверное, нет. Я же не знаю, как могло быть иначе. Я много работал. Я обеспечен. Любим и… И люблю. Не все, конечно, было гладко, – он с досадой ударил по кулаком по креслу. – Но по-другому видимо нельзя. А художником я так и не стал. Но что жалеть об этом.
Я внимательно посмотрела в его глаза и произнесло:
– Но я также поняло, что когда я касаюсь тебя, ты тоже касаешься меня. Ты такой же художник жизни.
- Значит, я тоже пишу жизнь? Только специализация у нас разная. Ты то, что смотрит в окна. А я то что, смотрит из окон, – сказал он и весело рассмеялся.
- Конечно. Тебе осталось только запечатлеть это на холсте. Это ведь легко? Правда?
- Правда, - ответил он и улыбнулся.
Я молча взяла его за руку. Я простила его. Он сжал мою ладонь и тоже простил меня.
- Скажи: а кто такие музы? Что они делаю? Где живут?
- О! Это долго рассказывать...
Я улыбнулась. И на мгновение мне показалось, что в его истории должно быть больше смысла, чем созерцании безжизненных комнат. Но только на мгновение |
