1
Благообразные супруги преклонных лет застыли перед картиной в немом ужасе.
- Что это? – спросила Сара, вперяясь в картину таким взглядом, что та, несомненно, должна была немедленно воспламениться.
- Неужели теперь такое считается искусством? – продолжала она вопрошать пустоту. Риторический это был вопрос, что ни говори.
Так и не дождавшись ответа, она повернула голову набок – может, стоит взглянуть на картину под другим углом? Но ничего не изменилось.
- Это неслыханно, неслыханно – твердил её муж, незаметно пятясь от картины, словно она могла напасть на него, прыгнув со стены. Их спутник и вовсе пустился наутёк при первом взгляде на полотно, оставив их тет-а-тет с этим непонятным творением.
Сара, поняв, что вразумительного объяснения так и не дождётся, тоже поспешила увести своего благоверного из зала современного so called искусства.
- Ни к чему хорошему это не приведёт, ой, чует моё сердце, не к добру это – причитала она, утягивая за собой с хваткой бывалого китобоя семенившего вслед за ней супруга.
Картина ухмыльнулась им вслед своим чёрным провалом. Только она знала, насколько была права эта глупая суматошная женщина.
2
Падре рвал и метал. Его трость мелькала в опасной близости от рамы, то и дело грозя зацепить и сбросить-таки на землю это исчадие ада.
- Отпустить меня немедленно!! – вопил он двум музейным работникам, отчаянно пытавшимся его утихомирить.
- Я предам его анафеме!! Это не сойдёт ему с рук! – святой отец бушевал так яро, что вокруг них собралась толпа зевак, слетевшихся, как мухи на варенье. Они переводили свои любопытствующие взгляды с картины на падре и обратно – на их лицах не было и намёка на мыслительный процесс – зрители явно не понимали причин его ярости.
- Что случилось? Почему он злится? Чья это картина? Что на ней изображено? – бродили перешёптывания во всё растущей толпе.
- Снять! Снять её немедленно и сжечь!! – продолжал взывать падре теперь уже к своим стихийно собравшимся слушателям, - это проделки дьявола, бесовщина!
Толпа бездействовала. Поняв, что никто не собирается что-либо предпринимать, а музейные работники не дадут ему самому избавить мир от этого сгустка зла, падре сердито выпрямился, одёрнул рясу и зашагал прочь из зала.
- Я вам всем покажу! Гореть вам в аду вместе с этим… этим… – так и не найдя подходящего унизительного определения, святой отец выплюнул – художником!
Он говорил ещё что-то, но удаляющийся голос и сердитый стук трости вскорости совершенно затихли. Зеваки постояли ещё немного, но потом тоже разошлись – продолжения шоу не ожидалось. Сотрудники музея облегчённо вздохнули – по той же причине.
И только картина продолжала равнодушно взирать на всё происходящее – ей было совершенно всё равно. Она знала, что переживёт их всех – место в вечности ей уже обеспечено.
3
Чета Бойл посещала все культурные мероприятия сезона с методичностью жука скоробея, катящего свой шарик. Они совершенно не разбирались в искусстве и жутко этого стыдились, почитая чем-то совершенно неприемлемым для своего нового положения. Дело в том, что, будучи коренными фермерами, буквально полгода назад они вдруг получили шанс попасть в высший свет – на них свалилось наследство какой-то тётушки из Австралии, которую толком никто не помнил.
- Царство ей Божие, добрая была старушка – любила повторять миссис Бойл, часами примеряя у зеркала свои меха, о которых раньше даже и не мечтала.
- Исключительной широты душевной был человек, исключительной! – бубнил мистер Бойл, отправляя в рот очередной кусок отбивной – ещё до того, как был толком пережёван предыдущий.
Они твёрдо знали, что им нужно для того, чтобы влиться в высший свет, и скупили всё, что, по их мнению, было атрибутами принадлежности к этому обществу. Но инаковость их происхождения и воспитания клеймом горела на их лбах – и потуги быть тем, чем они не являлись, со стороны выглядели жалко. Вот и сейчас, когда они вальяжно проследовали по залу, стены даже сморщились от негодования, словно пытаясь выдавить чужеродный объект из этой цитадели искусства.
- Дорогой, посмотри, какая прелесть! – фальшиво взвизгнула миссис Бойл, указывая пальцем на одну из картин.
Мистер Бойл послушно уставился в нужную сторону, как баран на новые ворота. Он ещё не совсем хорошо представлял себе, как надо реагировать на предметы искусства, и предпочитал снисходительно улыбаться. «Плавали, знаем» - всем своим видом показывал он, с внутренним содроганием разглядывая очередной шедевр.
- Вот бы такую нам в спальню! В самый раз будет, как раз под наше покрывало! – продолжала распыляться мадам – Да?
Мистер Бойл согласно закивал, поспешно переведя взгляд на свою дородную супругу.
Они постояли ещё немного, старательно выискивая поводы для восторга. Когда они так же вальяжно удалились, картина с облегчением вздохнула. «Плебеи, - брезгливо подумала она, - будущее человечества». И устало закрыла глаза.
4
Она было обычная. Простой квадрат. Чёрный.
«Примитивизм» - подумал мистер Салливан, но побоялся сказать это вслух – его коллеги могли придерживаться иного мнения, а он очень дорожил своей репутацией. Академическая среда безжалостна к подобным промахам, кому, как не пожилому профессору с тридцатилетним стажем, было об этом знать. Поэтому он молчал. Молчали и остальные – причём, у всех мысли были примерно схожи. Они недоумевали – что такого особенного было в этом квадрате, жирно замазанном чёрной краской? Каждый думал, что именно он чего-то не понимает, а остальным совершенно ясно, что это гениальный шедевр.
«Старею, - сокрушался про себя профессор Дэвидсон – пора меня списывать…». Он отступил на три шага, и, близоруко щурясь, попытался разглядеть тайну картины с расстояния. Не помогло. Тогда он подошёл почти вплотную, внимательно просматривая каждый сантиметр, надеясь, что теперь-то ему откроется загадка этого более чем странного полотна. И вновь ничего. Он раздосадовано хмыкнул и привычным движением водрузил сползшие было очки обратно на переносицу. «Старый дурак, - мысленно обругал он себя – ничего ты не понимаешь».
- Коллеги, проследуем далее? – робко решился, наконец, Салливан, уставший топтаться на одном месте.
- Да, конечно, – почти радостно согласились профессора, и, бросив прощальный взгляд, полный ненависти, на полотно, поспешили удалиться.
Картина наслаждалась, читая их мысли, впитывая то унижение и растерянность, которые овладели ими в её присутствии. Она отбирала самые уничижающие эмоции, питаясь людскими слабостями. И сейчас она была сыта.
5
Джону льстил взгляд его спутницы, полный восторга и обожания. «Ты такой умный, - говорил её взгляд, - ты столько знаешь, с тобой так интересно». На самом деле Лили была иного мнения, но послушно таскалась за Джоном, потому что он помогал ей подготовиться к поступлению в колледж. Её раздражал его чудаковатый вид, вечно торчащая чёлка, смешной полосатый шарф. Брюки, которые никогда не гладились и всегда были или короче, или длиннее положенной длины. Абсурдные свитера ярких расцветок с растянутыми рукавами, которыми он размахивал при разговоре так, что создавалось впечатление, будто он сейчас взлетит. Прерывистая речь, пересыпанная непонятными Лили терминами и именами, очки, сквозь которые Джон смотрел так, словно рассматривал тебя через 2 гигантские лупы – всего, буквально всего в нём было чересчур. И самого его тоже было много: он появлялся в самых неожиданных местах и нёс чушь в таких количествах, что хотелось стащить с него берет и запихать в его говорящий рот.
- Эта картина – квинтэссенция бытия! Малевич визуализировал тысячелетнее ощущение трансцендентального одиночества человеческого индивида! Смотри, ты словно проваливаешься в картину, она засасывает тебя, как чёрная дыра!
На самом деле Лили никуда не проваливалась – она хотела гамбургер и думала о кофточке, которую видела вчера в магазине. Такая голубенькая, с вышивкой в форме кошечки на спине – вот бы её купить!
- Да, как чёрная дыра! – согласилась Лили. Она давно научилась поддерживать с Джоном разговор, не отвлекаясь от своих мыслей – надо было просто время от времени кивать и повторять последние несколько слов. Не такая уж большая плата за поступление в колледж, не так ли?
Когда они отошли (Лили подвела-таки Джона к мысли о гамбургере), картина издала тихий фыркающий звук. Ей одинаково не понравилась как глупость Лили, так и псевдо умность Джона. Они, такие разные на человеческий взгляд, виделись картине одинаково: 2 грязно-серых шара. С таких нечего взять – потому что в них ничего нет.
6
Толпы туристов слонялись по залу от картины к картине, как привязанные каждая к своему гиду. Отовсюду слышалась английская, русская, французская, японская и Бог знает какая ещё речь, десятки людей что-то одновременно говорили, шуршали блокнотами, жевали конфеты. Картину удивляла их неутомимость. Она давно поняла, что подобные экскурсии бессмысленны для людей – посетители проносились по залам бегом, и в их головах царил полнейший хаос из обрывков картин, слов и эмоций. Томас – старый работник музея - подвёл очередную толпу к полотну и начал привычный рассказ. Интересно было наблюдать, как сменялись эмоции на лицах визитёров: сначала удивление, потом смущение и любопытство: вся гамма чувств отражалась, как нарисованная. Их цепкие взгляды ощупывали картину своими хитиновыми лапками, оставляя на ней тысячи невидимых следов. Каждый взгляд, каждая мелькнувшая в их головах мысль приносили картине почти физическое удовольствие. Она чувствовала, как через их внимание наполняется человеческим теплом, и сама становится живой. Оставалось совсем немного…
7
К ней никто не подходил много дней. Она недоумевала – в чём дело? Редкие посетители проходили мимо, изредка бросая мимолётный взгляд, но ей этого было недостаточно – она таяла на глазах. Шероховатости масляных мазков сглаживались, уходила глубина цвета – так недолго и вовсе стать серой! По ночам картина шипела от бессилия в темноту огромного зала, в одночасье ставшего ей ненавистным. Неужели её планам не дано осуществиться?
8
Он пришёл, установил рядом с ней мольберт, уселся на высокий табурет. Достал палитру, краски, кисти – и начал рисовать. Когда он отвернулся, картина потянулась к мольберту и ухитрилась заглянуть в рисунок. Что вы чувствовали, впервые взглянув в зеркало? Ужас, страх, потерянность? Ответ неверный.
Картина ликовала – вот он, момент истины. Она всплеснулась чёрными волнами и стала похожа на ночной океан, если смотреть в самую его глубину. Она растеклась чернью декабрьского неба по полотну, и, словно, увеличилась в размерах. Для неё не было ничего невозможно, она стала свободной. Она стала живой…
Художник, срисовывавший «Чёрный квадрат» Малевича, сошёл с ума. |
