- Выбирай, либо ты с ним, либо против нас, - сказал Колюня, смачно затянувшись сигаретой и прищурившись.
Кто бы мог подумать, что вот так спустя десять лет мне снова придется столкнуться с травлей, обычным делом среди подростков, и как оказалось не чуждой и взрослому коллективу. Паренька, устроившегося на работу в наш отдел 2 месяца назад невзлюбили сразу. Неизвестно почему. Парень был самый обычный – не гений, но и не дурак. Открытый, добрый, он был со всеми дружелюбен и вежлив, исправно делал свою работу. Наш женсовет, в лице трех М. (Марины, Маши и Марго) стал подсовывать ему самые тяжелые проекты, делать ироничные замечания то по поводу одежды, то по поводу прически. Да, и попросту мелко пакостить – забывать предупредить о важном собрании, искажать информацию, громко шутить и заливисто смеяться как раз в то время, когда он обсуждал что-то серьезное по телефону. Парень поначалу отшучивался, но потом понял, что его гнобят и как-то сразу сник, стал вести себя совсем виктимно. Это была его тактическая ошибка. Коллеги с утроенной силой стали доставать молодого спеца. Сейчас они на полном серьезе решили вытурить его с фирмы, поэтому настраивали всех и каждого против. Я стойко держала нейтралитет, но вот сейчас меня приперли к стенке.
Я смотрела на озлобленную физию Коли, моего хорошего приятеля и славного, как мне казалось, в общем-то, человека, и думала о том, что все повторяется.
С Ромашкой мы отдыхали вместе в пионерском лагере. Мне было 17-ть и я очень злилась на маму за то, что она отправляет меня в отвратительный Бердянск с морем по колено, полуразваленными корпусами, в которых жили здоровенные гусеницы, и палатами на 11-12-ть человек. В то время как мне больше хотелось остаться в городе – я только-только завязала отношения с парнем мечты и боялась, что трехнедельной разлукой может воспользоваться конкурентка.
Худенькая девочка лет 13-ти, слишком высокая для своего возраста, вошла в вагон, таща за собой здоровенную клетчатую сумку. Тогда, в 90-х, в таких сумках перевозили все. Двигалась она немного нескладно, то и дело морщила нос и пыхтела, раздражаясь из-за тяжести груза. Наконец нашла свое место, как раз напротив моего, поставила сумку и уселась на полку, облегченно вздохнув.
Большие голубые глаза, курносый нос, длинные русые волосы, собранные в хвостик, смешная футболка с большими белыми ромашками на желтом фоне. Она смотрела чуть испуганно, даже жалобно и в то же время по-доброму, располагая к себе. Улыбнулась и спросила: «А ты тоже в лагерь?». Я ответила, что да, туда. Разговорились. Звали ее Аленка. Уже через 10-ть минут мы хихикали и болтали как заправские подружки. Аленка впервые ехала в лагерь, до этого всегда отдыхала с родителями у родственников, а тут папе путевку дали. Общаться с ней было легко и интересно, разница в возрасте не слишком ощущалась, если не учитывать ее некоторые наивные размышления относительно парней. Хотя, что я тогда сама в этом понимала.
В лагерь мы приехали ближе к обеду, нас поделили на несколько групп. Меня определили в старший отряд, Алена должны была идти в средний. Она явно не хотела со мной расставаться, как-то жалась ко мне. Хотелось взять ее под крылышко, но не вышло.
В среднем отряде преимущественно были уже здоровые девахи по 16-ть лет. Кроме Алены только еще одной девочке было 13-ть. Жили мы в разных концах корпуса, я в левом крыле, она в правом.
Тогда в день приезда, я видела ее пару раз, несколько поникшую и испуганную из-за условий проживания. Тепличный ребенок никак не ожидал, что туалет будет на улице, душ в соседнем корпусе и только два раза в неделю, еда пресной и невкусной, а вожатые постоянно пьяными.
В первый же день была устроена праздничная дискотека. Я уже перезнакомилась со своим отрядом и отчаянно кадрила какого-то мальчика. На танцполе заметила и Алену. Видать, она уже немного пообвыклась – весело болтала с девчонками и вопреки своей обычной неуклюжести, очень красиво и пластично двигалась под музыку. Чуть позже мы еще перекинулись парой фраз – она сказала, что у нее все ок, компания подобралась нормальная.
Прошло несколько дней, не смотря на мой пессимизм, мы неплохо проводили время. Мне удалось подцепить нашего диджея, и теперь каждая вторая песня посвящалась моей персоне. За это время я всего пару раз общалась с Аленой, у той вроде бы все было замечательно. Но потом одна из девиц из Аленкиной комнаты начала рассказывать о какой-то дурочке из ихнего отряда и я поняла, что речь шла о ней. На вопрос – почему же она дурочка, внятного ответа услышать не удалось: «Та дурочка она и есть дурочка…, - промямлила девка и добавила, - и футболка у нее какая-то дурацкая».
Из-за этой футболки ее и прозвали – Ромашка. Неплохая кликуха, но только произносили ее с такой интонацией, что слово теряло все свое очарование и казалось, что отчетливо произносят - «гавно».
Услышанное насторожило, но вмешиваться я не собиралась, ничего такого ведь не произошло. Возможно, и не произошло бы, но парень, который очень нравился одной из 16-леток, живущих в Аленыной палате положил на нее глаз. После того, как он пригласил Ромашку на танец (я видела, как робко она приняла его приглашение, и как почти отдирала его с себя после танца) вся палата жужжала, словно рой сердитых ос. Началась настоящая травля. Ее обзывали, оскорбляли, воровали у нее деньги и личные предметы. А она почему-то молчала. Не понимала, почему и за что, поэтому не жаловалась никому. Я тоже не понимала, вернее, слишком хорошо понимала... Умненькая, скромненькая и симпатичная девочка среди всех этих кичливых, шумных и уже сейчас развращенных девиц (вечно с сигаретой и бутылкой ром-колы в руках ) выделялась, была другой – была Ромашкой, скромным полевым цветком.
Она молчала всем, но не молчала обидчикам. За это ее козлили еще больше. Однажды, после того, как все ее вещи выбросили из тумбочки за окно, я застала ее всю зареванную на лавочке в беседке и спросила, почему она не расскажет вожатым. Ответила, что она должна решить это сама, что она не привыкла жаловаться…
Девки не унимались, ее молчание только раззадорило их. Если поначалу многие ее защищали либо пытались сохранить нейтралитет, то позже стадность взяла свое, и уже каждый считал должным сказать Аленке грубость в лицо, подбросить таракана в суп или взять кофточку поносить, а затем "забывал" вернуть несколько дней. Вожатые, может быть, и догадывались, что происходит, но не обращали внимания. Я смотрела на это все и вспоминала слова из фильма «Чучело» - «Детки из клетки – вот кто мы».
Подходила к концу вторая неделя нашего отдыха. Я возвращалась с пляжа, и вдруг мимо меня пробежала Алена, вся в грязи и с всклоченными волосами. Она мчалась куда-то вперед с сумасшедшей скоростью, спотыкалась и падала, подымалась и дальше бежала вперед. Я крикнула вслед: «Аленка!». Она даже не обернулась. Что-то заставило меня побежать за нею. Я увидела, как она выбегает за ворота лагеря и бежит по направлению к городу, почти не сбавляя скорости. Я развернулась и побежала к вожатым.
Через полчаса ее вернули в лагерь. На этот раз она все рассказала. Мы сидели втроем, смотрели в эти большие грустные, заплаканные глаза и слушали рассказ.
Во время тихого часа всех всегда оставляли в корпусе. Понятное дело, что мало кто спал. Алена расчесывала спутанные после купания волосы, когда одна из девок сказала, чтобы она прекратила это занятие, потому что мешает ей спать. Алена возразила. Деваха набросилась на Алену, вырвала расческу из рук и выбросила в окно. Алена психанула, грюкнула дверью и вышла на коридор. Тогда девки выбежали за ней и стали ей угрожать. Кто-то ударил ее по лицу. Алена побежала на улицу, они догнали ее возле беседки и стали бить - таскали за волосы, исцарапали лицо. Еще больше их взбесило то, что Алена сносила все побои без слез. Тогда самая старшая вытащила сигареты, дала всем закурить и они стали тушить окурки об Алену. Этого она уже не выдержала, вырвалась и убежала от них. Но даже тогда не расплакалась. Она хотела уйти из этого места, она не понимала за что ее так ненавидят – она ведь не сделала никому ничего плохого, даже тот мальчик остался не с нею, и ведь он никогда ей особо не нравился…
Вожатые решили перевести Ромашку в другой корпус, к москвичам. Это было также рискованно, учитывая то, что москвичи и киевляне постоянно враждовали друг с другом. Ее могли не принять. Но приняли. Как ни странно, Аленка легко нашла общий язык с московскими девчонками, они ее признали как свою. Девахи Алену больше не трогали, хотя вожатые не придумали для них лучшего наказания кроме как посадить на сутки под замок в корпусе и пригрозить чем-то маловыполнимым.
В день отъезда Ромашка показывала мне сто рублей исписанных пожеланиями от московских друзей и кучу плетенных феничек на руках оставленных ими же в подарок. А вечером, во время праздничного прощального ужина, когда нам устроили небольшой салют и дали маленькие сувениры на память, я не видела, чтобы кто-то плакал так же сильно и искренне как она. Что это были за слезы до сих пор не пойму. Может быть, радости - наконец-то она свободна. Или так эта девочка прощалась со своей наивной верой в добрый и ласковый мир. Не знаю.
Хоть мы и обменялись телефонами, но видеться больше не виделись, и как сложилась Аленкина судьба мне не известно. Я вовсе забыла об этой истории, но вот сейчас Коля так угрюмо смотрит на меня и ждет моего ответа. А у меня перед глазами другие глаза – большие голубые, смотрят просто в душу, и смешная футболочка в белые ромашки.
- Знаешь, Коль, пошел ты в жопу со своими подростковыми разборками. Мне этот мальчик ничего не сделал и работать не мешает. Я у вас буду в качестве Швейцарии – идет?
А про себя думаю - интересно, как бы поступила Ромашка на моем месте.
18/04/08 |
