Я бы, конечно, промолчал. Так было бы лучше. А она мне хрясь пощечину и смотрит вызывающе. Я так отошел от неё на балкон, как можно спокойнее, и говорю ей оттуда:
–– Ты что делаешь-то?
Щека горит, рука у неё тяжёлая. Закурил сигарету, отвернулся и смотрю на наступающий вечер. Наверно, пора пойти отсюда.
–– Да не обижайся, ты, на неё. Пьяная она, пригрезилось ей, что-то. Давай-ка попробуем коньяк, который купили, вроде хороший, пять звёздочек.
В том смысле, что не «я бы, конечно, промолчал», а в том, что «я, конечно, промолчал». Коньяк, говоришь, пятизвёздочный. Подломала кайф наша креативная. Нет, всё-таки лучше уйти, на «Кукольный дом» я ещё успеваю.
А можно было и не ходить. За два года пьеса актёрам приелась, и играли они сухо и предсказуемо. Все новые сюжетные повороты для их персонажей неожиданностью не были. Ещё бы, два года играть пьесу, в которой текст уже звучит механически. Кто это из режиссёров, разъяренный, бегал вокруг театра и кричал: «Всё пропало! Всё пропало! Актёры знают свой текст! Надо снимать пьесу из репертуара!» А дворник этого театра сокрушенно говорил: «Ну вот, как жаль, мсье Дюллен снова недоволен». Да, звали его Шарль Дюллен. «Картель четырёх». Ну и музыка здесь, как «костыль для спектакля».
«Ответь на вопросец, не ты ли о славе мечтал крестоносец? У сердца прижата стальная перчатка и на ухо шепчет ему лихорадка». Крестовый поход, опять же вопросец, а это чьё? На основе этого стиха можно было бы такой исторический сюжет забабахать. Ричард Львиное Сердце. Среди копий и дыма, упал, не увидев Иерусалима. Пятизвёздочный... Поднять историю, был ли там Ричард, или нет? Надо спросить у Борсачёва, хотя какое там, он же в истории полный ноль. Что ли к Степашкиным заглянуть?
«Я –– художник, я –– поэт, гений и талант». Сказано со стёбом, воспринято всерьёз. Вот беда-то у человека. Тычет везде и всюду свою «продвинутость», а Чезаре Ломброзо не то, что не читал, а и не слышал о нём. «Основной признак глупости –– делать вид, что всё знаешь». «Я знаю то, что ничего не знаю». «Я знаю то, что знаю». И тут я понял, почему она дала мне пощечину. Я, вспомнив о Чезаре Ломброзо, упомянул два его труда «Гениальность и помешательство» и «Женщина преступница и проститутка». Даже пример приводил какой-то. Внутри шевельнулось неприятное чувство. Она же опасная. Она же меня постоянно провоцирует. Когда много говорю, называет болтуном, когда замолкаю, говорит, что я скрытный. Пиявка.
Что тут у нас в эфире? Успел, как раз на начало. Альфред Шнитке. Это всё не важно: диезы, бемоли, мажоры, миноры, главное – полифония, разнобой, диссонансы, перекличка и выход на смутно угадывающийся лейтмотив. Каретников рассказывал в не помню, как называется, книжечке, как студенты консерватории ловили доносчиков, которые сообщали профессуре, что студент такой-то играет Дебюсси, а студент такой-то носит ноты Игоря Стравинского. «Так, чем тебе Дебюсси не понравился?» А людей из консы за это исключали.
Перед началом «Кукольного дома» выключил телефон. Только сейчас об этом вспомнил. А и зачем его включать? Всё равно ведь никто не позвонит. Оператор прислал СМС о десяти! пропущенных звонках. И все от Опасной. Нонсенс. И, вообще, я её почти не знаю. Знакомы давно, а знать не знаю – она вся многозначительная и адекватная, как Александр, особенно, когда напьётся. Как там у Лубнина: «Что нас свело? Запоище».
Такой вот хомячок. Я смотрел на активно мерцающий экран телефона, задумчиво слушал трель звонка и гадал, что она хочет мне сказать? К тому же она, кое о чём намекала, типа пробивала, а тут, не хотел, а простебал. Смешно – допробивалась. А и действительно, зачем разубеждать человека, если она уже всё поняла, зашифровала, и выдала результат выше крыши? Но с ней лучше не общаться, опасная она, у неё всё мысли в одну сторону направлены. Как, впрочем, и у её сотоварищей. Ну и на фиг тогда этот цирк? Я отключил трубку, забрался в транспорт и отправился домой. |
