Он всю жизнь свою трудился, корпел.
И тяжко, бедняжка, не раз болел.
И вот после долгого дня у лотка,
Хотел он домой и с плюшкой чайка.
Прохладный закат клонился ко сну,
И думал, герой, наряжая сосну,
Что нужно сметаны ему прикупить,
Какой он растяпа, как мог он забыть.
И вышел из дому, и было темно
Но вроде спокойно, и всем всё равно.
Дошёл до ларька отоварился враз,
Увидел, к несчастью, короткий лаз.
Решил он пройти немного быстрей,
И всё ничего если б он – не еврей.
Высокий гой с серебристым ножом,
А также большим таким кулаком,
Не знали пощады в дурмане мести
И умер Еврей, был убит на месте.
И помнил он запах ботинок и кровь,
И нож, протыкающий вновь и вновь…
И вспомнилось, гаду, убийцы лицо.
Как каждое утро выходя на крыльцо,
Он нищему на голову плевал,
И всё равно, что стар, что мал.
И даже не этот его позор,
Избраннику божьему подписал приговор,
А тот как в суде (был Еврей прокурор)
Засажен им был подросток-вор,
За то что украл он кусок колбасы,
С него, кто в законе, снимали трусы.
Не вынесла это арийская кровь…
Еврейская капала вновь и вновь,
И в час когда тело его нашли,
Последние капли из трупа ушли! |
