И сразу стало холодно. Снежинки в лицо при помощи ветра набрасываются, ноги скользят по льду, кулёк болтается в цепенеющих пальцах. Итак, в изолированных капюшоном ушах, еле-еле, доносится скрип под ногами. Если бы не признаки замерзания, то можно было бы сказать, что поскрипывание вызывает, странно, но приятные ассоциации – вроде бы и холодно, и неудобно идти, а, тем не менее –– приятно. И на душе легко и свободно. И хоть мороз стёр с лиц улыбки, а видно, что у многих всё хорошо, и –– это хорошо.
Вот ещё тогда, когда жара на улице была под сорок, и не было никаких скрипов под ногами, а было одно желание – плюхнуться в море или там, в водоем какой-нибудь; и даже уже, когда, искупавшись, вылезали на берег, то не было такого удовлетворения, как сейчас, от этого скрипа под ногами.
И хоть зима черно-белая.
А лето цветное.
Вспомнился среди декабрьской поземки строгий взгляд одного мужчины. Вот оно! У него ведь тоже гармония в душе, то есть в том смысле, что он полностью гармонирует с погодой: взгляд под стать погоде – строгий и холодный. У него все в порядке.
Хотелось не о том написать, а вот о чем.
Всё из-за водителя маршрутки – второй раз он уже попадается на глаза. И, как ни странно, устраивает скандал на одном и том же месте по поводу оплаты проезда.
В первый раз он остановил маршрутку и долго кому-то кричал, чтобы тот типсон оплатил проезд. А тот упорно молчал. В итоге на него (водителя) закричали пассажиры. И он тронулся дальше.
Во второй раз он снова остановился там же. А тут богобоязненная женщина начала увещевать его ехать с миром и запела, что-то церковно-народное, красиво. Поехал он, значит.
Как по мне, то погода хорошая. Вот, кто-то говорит: «Хочу, чтобы скорее настало лето!» А мне индифферентно. Удивительно, но даже заторы на дорогах почему-то радуют. Глупо, конечно. Чем объяснить удовлетворение от вида еле ползущих авто?
Вот взять и всё сразу объяснить одной фразой. Так, чтобы все всё сразу поняли, не вдаваясь в подробности: чётко и конкретно. Как в «Чуме» Камю персонаж хотел написать первую фразу, которая бы сразу брала читателя в оборот. Только писал он эту фразу годами. Вот взять бы и написать… «Зима пришла! И сразу стало хорошо». Но ведь
этим ничего такого не сказано, потому что сразу вспоминается голос: «Скорей бы лето! Ненавижу зиму!» Значит, ничего не понял. И пошло-поехало, имелось в виду, что зимой можно слепить снеговика, покатать сыночка на санках, разогнаться и резко развернуться и ощутить настоящий кайф от его заливистого восторженного смеха. А машины ничего – пусть торчат одной большой пробкой!
Самодовольный типчик, хорошо ему. Весь светится. Сразу видно -- человек цену себе знает.
Прикоснуться к её миру не представлялось возможным, потому что ей и зимой холодно, и летом. Да и себе она цену знает.
А теперь усадим этого типчика и её за один столик в кафе. Его нарисуем полным длинноволосым писателем. Её: худой, низкорослой и энергичной девушкой. Для контраста добавим водителя маршрутки и женщину, которая поет церковно-славянские песни. Писатель курит дорогие сигареты и удивительно то, почему он сидит в столь дешевой забегаловке. Девушка держалась свободно и раскованно, иногда бросая презрительные взгляды на шофера и на блаженную женщину. Рабочий день закончился и маршруточник счел нужным расслабиться. Заказал порцию сосисок и двести грамм водки. Вид у него был простоватенький, натруженные руки, кожаная куртка. Писатель же пил кофе с коньяком. Девушка прихлебывала остывающий чай. Церковница затянула песню.
-- Как можно ехать не заплатив? – спросил маршрутник. – Зашел и поехал, нормально!
-- Это его груз.- Женщина набожно на него посмотрела. - Он взял да понёс, а ты прояви снисходительность, на доходе-то не отразится, с тебя не убудет, а бедному поможешь – Бог радоваться будет. Мы же люди – помогать должны один одному. А ты скандал устроил, машину остановил, людей замораживать начал. Они-то тут причем? Ежели один не заплатил, так мерзнуть всем что ли?
-- Порядок есть порядок. Он лучше всех, что ли?
-- Так он забыл, милок, просто забыл, а как ты ругаться начал так он и заупрямился, и застеснялся, стыдно ему стало. Ведь если он признается, что не заплатил, так как он ехать-то дальше будет? Стыд да гордыня одно. Он же и выйти совестился, и признаться тоже, как-то неудобно стало.
-- Что вы философствуете? – вскинулся писатель. – Тут ведь всё ясно. В шею плута, а у тебя моральное превосходство: что ли ты его в автобус заталкивал? Так нет же, сам еще, небось, и останавливал.
-- А ехать ему было, конечно же, очень важно. – Девушка снисходительно улыбнулась. -- Денег нет, а ехать надо. О чем же тогда разговор? Моральное превосходство! Смешно на самом деле, смешно. У него была наглость, которая исходила от реальной ситуации, так что моральное превосходство было непонятно на чьей стороне.
-- Действительно, результата он добился, -- усмехнулся писатель.
Женщина удовлетворенно кивнула головой и запела песню погромче. Подошел милиционер и попросил её не шуметь.
-- Домой мне уже пора, пойду. – И понизив голос с песней удалилась.
Снегопад слепит глаза. Маршрутка еле ползёт, водитель чертыхается, пассажиры изнывают.
-- Я опоздаю, тут пробка.
-- Где? Не успеваю, тут машины стоят.
-- Водитель, откройте дверь.
Дверь не открывается.
--Водитель, откройте дверь. Дверь откройте. Вы что, глухой, водитель!
--Не открою. Нельзя. Вон свисток увидит, оштрафует.
--Да откройте же, я спешу.
--Куда открыть!? Куда, вы мне скажите? На второй полосе высаживать запрещено. Оплачивайте проезд, слышите. Кто вошел, оплачивайте проезд! Я сейчас машину остановлю, никуда не поедем.
-- Ага! Останавливай, итак на месте стоим, так ты ещё и не выпускаешь!
Но почему писатель ужинал в этой кичевой забегаловке? Водитель там стресс снимал, женщина-церковница его переучивала, увещевала не быть столь требовательным к пассажирам его бусика. Ездила с ним, кондукторшей устроилась, и как только он начинал нервничать, то сразу запевала песню. Тот поначалу бесился, а потом привык, даже нашел, что она ещё достаточно молода и красива и, что зовут её Даша.
-- Меня зовут Вова. Владимир. Оплачиваем проезд.
-- Радуйся-радуйся, совершая добро -- это богоугодное дело.
-- Оплачиваем проезд, сейчас буду билеты проверять!
-- Владимир, холодно, все едут по делам, а безбилетный пассажир тоже пассажир.
Писатель Известкин снисходительно смотрел на Ирину, которая размешивала сахар в давно остывшем чае.
-- Ирина, скажите мне, почему вам нравится эта забегаловка? Здесь холодно, накурено посетителями, контингент ещё тот, а вот каждый день я вас тут неизменно вижу. Разве это настоящий чай? А какой кофе варят – одна коричнево-загадочная жидкость. Коньяк дрянной, еду подают всё время холодную. Вы девушка похоже эстетического направления и мне возмутительно видеть вас.
У Ирины задрожали пальцы и ложка резко ткнулась в стакан. Леденящий душу чай растекался по столу.
-- Видите ли, Известкин. Мне нравится общаться с вами.
Нахмурившись, она замолчала и сосредоточилась на разливающемся по поверхности стола светло-коричневом пятне, граница которого постепенно приближалась к краю. Когда чай закапал на пол её плечи резко вскинулись, а выражение лица стало гневным.
-- Я здесь ради вас, но объясните мне Известкин, что вы здесь нашли? Вот скажите мне, чем привлекло вас клоачное заведение? Вот, что вам тут торчать вечерами?
Андре Известкин усмехнулся и иронично сказал:
-- Мне дома скучно. Дел никаких. А тут не скучно. И ещё я люблю мечтать среди серости жизни, которая иногда отчетливо видна. Любовь разбита, во что верить не знаю, ну а надежда… Вот что есть у человека всегда, так это надежда. Любовь заканчивается, веру можно пошатнуть, а надежду невозможно. Поэтому мне нравится мечтать, что-нибудь придумывать светлое и радостное, и тем лучше мечта, чем ужаснее фон, на котором она вырастает. Впрочем –– это субъективный взгляд. В ресторане мечта так не ощущается. И ещё в последнее время мне интересно наблюдать развитие отношений между Владимиром и Дашей.
Володя не любил пробки на дорогах, они его бесили и он всё время суетился, проскакивал между машин, выезжал на тротуар и обгонял авто на дороге. Один раз он промчался по тротуару где-то под сорок-пятьдесят километров в час, но не повезло ему – втиснуться в поток долго не удавалось, проехала «Волга», которая вообще была сзади него до этого героического рывка, а втиснуть бусик всё так же не получалось. Даша тихонько напевала.
Как только выбрались из пробки Володе не повезло, он легонько поцарапал иномарку. Водитель иномарки хотел выяснять отношения, что было абсолютно индифферентно виновнику происшествия, который спокойно вывернул руль и поехал дальше. Иномарка бросилась за ним в погоню. Пассажиры увлеклись гонкой и подбадривали Володю, забыв об остановках, да и Вова вовсе не собирался их высаживать. Даша притиснулась к заднему стеклу и прокричала:
-- Что гонишься-то? Езжай с миром, изгони гордыню из сердца своего. Радуйся-радуйся, совершая добро – это богоугодное дело.
Звонким голосом затянула песню.
Маршрутка взвинтила нервы иномарке. Доведенный до бешенства мчался на иномарке пострадавший и после того как над ним начали издеваться пассажиры маршрутки его чувство справедливости переросло в стойкую ненависть. А после песни Даши резко нажал на газ. Ирина вскрикнула:
-- Куда, Известкин? Куда ты мчишься? Вспомни, мы же едем к тебе в гости! Известкин, это же была Даша!
Когда Известкин понял смысл того, что ему сказала спутница, остановить машину было невозможно. Маршрутка и иномарка вылетели с трассы и закувыркались вниз по откосу. Вначале взорвалась иномарка, метров через пятнадцать рванула маршрутка. «Вот и зима пришла. Вот и понаблюдал за развитием отношений между Володей и Дашей». Это была последняя мысль, которая прошла в сознании писателя Известкина. |
