ЗНАКОМСТВО С ГЕРОЕМ.
Закончился спектакль, рабочие убирают последние декорации, уборщица тетя Маша пытается выйти с метлой на сцену, но дядя Вася и Васильич прогоняют ее:
-Иди-иди, тетя Маша, потом выметешь! Дай эту хреновину вытащим, а там и ты выступишь.
Оба смеются и продолжают толкать замок с балконом. Замок сопротивляется.
Затейливые выражения дуэтом.
Билетерши, развешивающие по креслам холщовые чехлы, вполголоса возмущаются
-Ну что за мужики, ну что за мужики!.. – шамкает Вера Павловна, похожая на китайского императорского болванчика.
-В театре, в театре, – качает головой в такт словам Ирина Марковна, похожая на второго китайского болванчика. – Запретить бы этим мужикам ходить по сцене… Никакого почтения!..
Обычное дело.
Нарочно или случайно, но голос ее доносится до сцены, где он был услышан как морщинистым Васильичем, так и гладким дядей Васей. Оба непочтительно смеются, прямо скажем, неприлично ржут пропитыми голосами:
-Ирина Марковна, вы ж понимаете, что не актеры ваши таскать будут эти хреновы замки, они ж надорвутся – кричит в зал Васильич, а дядя Вася добавляет:
-У них и мышцы-то бутафорские.
Таково начало наших записок, а могло быть и иным: наш персонаж любой случай превратит в завязку. Бог ума не дал, так что ж поделать? Вот, смотрите, и он идет!
На сцену, оглядываясь, вышел Сергей Евсеев, актер. Молодой человек имел лет около двадцати пяти, вид блондинистый и внешность обманчиво-интеллигентную.
-Дядя Вася, вы не видели здесь, я сто рублей уронил в последнем акте, под стеной, как раз там, где вы стоите.
Бумажка, конечно, лежала в кармане дяди Васи.
-Тут только что тетя Маша шарила, спроси ее, – сказал Васильич. Он видел, как дядя Вася клал деньги в карман, и понимал, что после тяжеленного замка будет для расслабления и отдыха бутылка-две с хорошей закуской.
-Да? Вы точно видели? – Сергей повернулся, чтобы отправиться искать уборщицу.
-Посмотрите, какой сильный и красивый мальчик, какое интеллигентное лицо! – крикнула из зала Вера Павловна. – Да он один ваш замок утащит!
-Только пупок надорвет, – заржал дядя Вася, радуясь, что кто-то перевел тему. – Эй, актер, слабо декорацию ну хоть с места сдвинуть?
Фигура актера имела очевидно мужественные очертания, рельеф мышц на руках виднелся отчетливо под футболкой.
На лице Сергея отчетливо читались нехитрые актерские желания: искать тетю Машу со сторублевкой и продемонстрировать свою силу.
-Я ж говорю: мышцы бутафорские, – подначил дядя Вася. Билетерши закричали снизу:
-Ах вы пьяницы, управы на вас нет! Смотрите, расскажем директору, вас уволят! Сколько уже предупреждений было, не сосчитать, что у одного, что у другого! Сереженька, не слушай их!
Тут стоит указать, что пьянство не порок в нашем отечестве, если знать, когда и с кем пить. Кто не пьет, в конце концов? Но знать, знать надо момент!
Персонаж наш не был бы актером, если бы не показал окружающим, что он герой. Бросив тоскливый взор в сторону возможного ухода денег (как раз дали зарплату перед спектаклем) и взялся за толстый деревянный брус у основания декорации. Мышцы его напряглись некартинно, лицо покраснело, утратив налет интеллигентности, и угол замка заметно приподнялся.
-Он же надорвется! – запричитали императорские болванчики, тряся седыми головами. В каком инкубаторе, где их выращивают, таких старушек?
Сергей приготовился бросить декорацию, так как сила была показана, но тут по сцене пробежала Лизочка-травести.
-Ой, Сереженька, какой ты сильный! – взвизгнула она фальшиво. – А мы тебя уже ждем в гримерной зарплату обмыть! – добавила она естественно и убежала.
Сергей напрягся, чтобы опустить замок, приподнял его еще чуть-чуть, пытаясь освободить руки. Лицо его утратило всякую интеллигентность и стало похоже на старый ботинок.
-Ого, – прониклись дядя Вася и Васильич.
-Молодец, Серега! Вот это сила! Это я понимаю! – сказал дядя Вася и хлопнул актера по плечу, так что тот крякнул.
-Уважаю! – сказал Васильич и взялся с другой стороны. – Давай, Вася, и мы покажем актеру свое почтение. Берись, Вася, ща мы быстро дотащим эту хрень куда надо. Давай, поднимай! Серега, не мнись, тащи! Левее, хрен полосатый, левее! Вася, подними выше, что ты, я не знаю, еле держишь! Вишь, как Серега старается, равняйся на него! Да не качай, мать твою!..
Под раскаты бодрых команд Васильича рабочие скрылись за кулисами. Ушли билетерши, в зале остались только кресла, чехлы, мусор на полу да сиротливый свет двух прожекторов. Наступил, можно сказать, антракт в нашем действии. Затишье перед вторым актом. Антрактность ситуации была еще и в том, что рабочие уговорили еле живого Сергея выпить за силу рук, без которых не было бы никаких спектаклей.
-Ты меня уважаешь? – вопрошал Васильич, пока дядя Вася спешно в буфете закупался из актерской сотни водкой, колбасой и бутербродами с икрой.
-Меня ребята ждут в гримерной, – отбивался ослабевший Евсеев.
-Подождут, – Васильич держал Сергея за талию, чтобы дядя Вася успел потратиться, уничтожив, таким образом, улики. – Они там уже начали, значит, и тебе надо начать! Что за интерес прийти в пьяную компанию трезвым? Актер и монтировщик – дружба навек! Мы все рабочие сцены! Сто грамм – и беги к своим. Уважь старого человека, а? Третьим будешь. А то я да дядя Вася – нет, понимаешь, кворума.
В каморку под сценой, забитую инструментом сверх всякой меры, втиснулся дядя Вася, загруженный прозрачными бутылками и вообще чем полагается.
Пока дядя Вася подмигивал Васильичу, сгружая ношу на хлипкий а-ля антикварный столик, напоминающий длинноногую черепаху; пока Сергей, увидев бутерброды с икрой, набрасывался на них (думая, что халявные), забыв о коллегах, ждущих в гримерке; пока звякали стаканы и булькала святая жидкость, – на сцену выходит пенсионная тетя Маша и начинает мести проходы между креслами. В сереньком халатике, седенькая, с трудом различимая в сумерках зала, уборщица метет себе, опираясь на щетку. Лет ей под восемьдесят, и если бы не щетка, быть может, и не удалось бы ей преодолеть ни малую часть пространства.
Начало второго акта.
-Проклятая ведьма! – внятно сказал Сергей, выпадая на сцену и пытаясь окосевшими глазами найти среди кресел тщедушную фигурку уборщицы. – С-сука! Отдай деньги!
Тетя Маша, не останавливая размеренных движений шваброй, с легким любопытством взглянула на актера. Впрочем, не задерживая на нем внимания, ибо навидалась на своем веку пьяных актеров, а уж Сергей за тот год, что работал в театре, напивался чуть не после каждого спектакля (к счастью окружающих, задействован он был в малом количестве постановок).
-Отдай мои деньги, шлюха! – сказал Сергей в пустоту, сводя глаза в одну точку.
Заинтересовавшись, к кому же это обращается актер, божий одуванчик подошел ближе.
-А, вот ты, ведьма! – завопил Евсеев, разглядев уборщицу. – Воровка! Отдай деньги!
Испуганная тетя Маша, хоть и ожидала скоро восьмидесятилетнего юбилея немощного тела, отшатнулась резво. Ее движение одурманенным сознанием актера было воспринято как отказ.
-Убью-у-у! – завыл актер и направился, шатаясь, к старушке.
Как он ни качался, двигался все быстрее дряхлой уборщицы. Та, толкая перед собой швабру, семенила прочь, желая скрыться через выход для зрителей. Но не удалось: Сергей настиг ее и схватил за горло. Тетя Маша то пищала, то хрипела.
Из-за кулис вылезли монтировщики сцены, чтобы отобрать у выпившего актера уборщицу (тетя Маша была их постоянной собутыльницей).
-Убью-у-у! – вопил Сергей, как раненый бизон (как, интересно, вопят раненые бизоны?), и пинал божий одуванчик.
-Серега, очнись! – дядя Вася с Васильичем навалились на Евсеева, отдирая того от хилого тетимашиного тельца. – Убьешь!
-Убью! – взревел Сергей и набросился на рабочих.
Васильич, охнув, сел на пол, ошалело ловя воздух глазами, а дядя Вася сцепился с актером.
Тетя Маша очнулась, и под сводами храма Мельпомены раздался раздирающий уши визг.
-Помогиииитееее! Убиваааааюууууут!
Сергей с дядей Васей самозабвенно мутузили друг друга, рядом стонал Васильич.
Чья-то нога, выскочив из драки, попала рабочему в висок, и он молча рухнул головой в проход меж кресел. Тетя Маша перевела дыхание и заголосила по новой.
На сцену, как на поклон, высыпали актеры с режиссерами.
Впрочем, то и был конец, все остальное – эпилог.
-Евсеев, прекрати! – сказал главный режиссерским голосом.
-Пошел на х…! – взревел Сергей актерским голосом, завалил дядю Васю и двинулся на режиссера. – Ты!.. Ты меня не ценишь! Не даешь мне ролей, достойных моего таланта! Убью-у-у!
-Милицию! – завизжал бедняга совсем не по-режиссерски и нырнул за кулисы. Прочие, увидев бычьи глаза Евсеева, рассыпались по щелям, как тараканы.
Оставшись в одиночестве – даже тетя Маша успела скрыться, – Сергей постоял, шатаясь, глядя перед собой и пытаясь сообразить, где и что он.
Тут появилась милиция. Актер бросился на них, был совместными усилиями трех доблестных служителей закона повален на пол, получил сапогами по ребрам и исчез со сцены.
Ночь провел в вытрезвителе, на следующий день прогулял репетицию и спектакль, отлеживаясь дома, на третий же, явившись в театр не помня ничего, был незамедлительно уволен.
-Свободен. Актеров у нас много, а уборщица одна, – сказал режиссер окрепшим голосом.
И нельзя с ним не согласиться.
Таков наш персонаж, читатель, и если он тебе неинтересен, то и ты можешь быть свободен. Неволить читать тебя не в моих силах, хотя и в моих желаниях.
Безумец, чего желаешь!..
КАК ДУРАК ДУШУ ПРОДАВАЛ
Сергей Евсеев, наш персонаж (на героя не тянет), был, конечно, полным дураком. Но не окончательным: таки догадался, сердешный, как единым махом от всех бед избавиться и в жизни устроиться. Как? – спросите вы. Отвечу с радостью, ибо прозрение персонажа было поистине гениальным для дурака и заслуживающим отдельной (коротенькой) истории. Очень просто: продать душу дьяволу. Душа – раз признано наукой, что бога нет – не нужна современному человеку, и можно, значит, от обузы избавиться, а с рогатого потребовать по полной программе жизненных благ. «Хочу иметь много денег, хочу стать великим актером, хочу, чтобы девушки меня любили».
Где в наше время дьявола найти? Это как раз не проблема: и дураку ясно, что на Сенной площади. Вот и отправился персонаж по известному адресу, даже иголкой запасся, чтобы палец проколоть – договор кровью подписать. Итак, запоминайте: Сенная площадь, пятая скамейка с краю, где мужики пиво пьют. Там еще вокруг брусчатка хорошо заплевана, но под окурками не заметно. Черта сразу узнаете, небось, не забыли еще, как он выглядит?
Морду начистил до блеска и явился Евсеев на площадь. Скамейки отсчитал, мужиков разглядел, черта признал.
-Хочу душу продать, – нагло заявил он рогатому. – А взамен хочу иметь много денег, стать великим актером и чтобы девушки любили.
Иголку вытащил и в палец тычет.
Мужики засмеялись. А черт в серой кепочке ногу на ногу в дурацких клетчатых штанах заложил, да ехидно так спрашивает:
-Что, и это все? А может, еще?.. Все ж таки не козу, а душу продаешь!
-А чего? – хоть и актер, а фантазия у нашего персонажа и работала плохо.
-Ну, там, президентом стать? Не желаешь?
Чувствует персонаж подвох, а не видит.
-Нет, не надо, – отвечает.
-Ага, – черт даже зажмурился от какого-то своего внутреннего удовольствия. – А может, королем каким?
-Вы от темы-то не уходите! – начинает горячиться актер. – Скажите сразу: берете или нет? У меня еще работа, встреча с одним режиссером…
-Так ты иди, иди, я ж и подожду, – ответствует черт развязно. – Считай, что я тебе поверил. – И разваливается на лавочке, голову запрокинув, так, что кепочка серая то ли чудом держится, то ли за рожки зацепилась.
-Э… как это? – сбился Сергей с роли. Такого оборота он не предвидел. Спесь с него слезла, как грязь под мокрой тряпкой. И морда поблекла. – Вы чего? Не хотите, что ли, душу? Настоящую, живую! А?
Черт зевнул и копытцем деликатно прикрылся.
-Ты, милый, крещеный? – спросил он, катая ногой пустую пивную бутылку. «Сте-пан, пан-сте», – мелькала этикетка.
Актер почему-то огорчился и шепотом так спросил:
-А что, надо? Так я быстро сбегаю до Никольского и обратно! Я мигом, а? Вы никуда не уйдете?
Вздохнул черт, бутылку лягнул – та улетела в урну – и выпрямился. Кепочка таки свалилась, явив взору нашего персонажа плешивую макушку без рогов, но не упала, потому что из-под скамейки выскочил хвост с кисточкой и успел схватить головной убор. Услужливо изогнувшись, хвост водрузил кепочку на голову хозяину. Сергей ошарашенно следил за манипуляциями хвоста.
-Кхе-кхе, – сказал черт, и Евсеев преданно уставился на фигуру в пыльном полупальто. – Вот что, дружок… Шел бы ты домой, что ли?
-А как же… душу?… - залепетал актер.
-Сказки это, – отрезал черт. – Байки для бухариков.
Мужики, притихшие на время разговора, прислушиваясь внимательно, отхлебнули пива, вытащили очередной «Беломор», закурили, наплевали вокруг урны и вернулись к прерванной беседе, как будто не произошло ровно ничего сверхъестественного.
-Э нет, я так не согласен! – закричал Сергей, чувствуя, что теряет зал. – Это обман! Что такое, в конце концов?! Я имею полное право продать душу, что за шутки?!
-Во привязался, – смачно сплюнул один из мужиков.
-Ну, чё пристал? – скривился черт и втянул копытца в рукава пальто: мимо шел милиционер. – На хрена мне твоя проспиртованная душонка? У меня кунсткамеры в преисподней нет. Да и какой великий актер без души? Ты со своей калекой рядовым лицедеем не удержался, как же безо всего на сцену полезешь? Искусство – оно душой создается. Кровью сердца.
Черт сплюнул вслед милиционеру и снова развалился на лавочке.
-Шагай, работяга.
На Сергея жалко было смотреть: красный, глаза бегают, руки опущены, обмяк весь…
-Ладно, совет дам, – вздохнул хвостатый и оглянулся: не слышит ли кто? Но люди шли себе через площадь, не замечая черта, а мужики давно уж о своем разговаривали: о футболе, о пиве, о политике, о бабах…
-Слушай сюда: помолись. Ясно? Глядишь, и выйдет чего. Понял или повторить? Ну, шагай, шагай, не мешай, другим дорогу дай.
Между Евсеевым и скамейкой протиснулось рябое лицо в вязаной шапочке.
-Слушаю вас, – любезно обратился дьявол к новому просителю, а Сергею копытцем махнул: не загораживай.
Так и ушел наш персонаж. Не повезло ему, опять не повезло. А все почему? Да кто знает… Нам ли понять, убогим?
К ТРЕХСОТЛЕТИЮ
Не отметиться к празднику совесть вроде не позволяет, но образы возникают все какие-то недостойные великого города. Поэтому решил я лишь наметить контуры предстоящего события и обозначить настроение. Это не рассказ, а набросок, эскиз, зарисовка карандашом, план рассказа, который никогда не будет написан.
Итак, если коротко.
Еще говорят, в центр будут пускать по прописке.
Семейство иностранцев, импульсивная такая мамашка училась в юности в любимом городе и флегматичному такому и скептически настроенному, но любопытствующему сыночку рассказывает всю дорогу сюда разные истории студенческих времен. Какие русские веселые люди, как они любят гулять и как принято у них праздновать, про широкую русскую душу и размах веселья.
Вот приезжают они, спят, утром в первый день праздника едут в метро. Какой-нибудь Гостиный двор или там канал Грибоедова. Милицейский кордон. Никого не выпускают, никто не заходит. Мамашка слегка бледнеет, сыночек хмурится. Что такое? Что случилось? Не взорвали ли метро террористы?
Подходят к милиционеру, с них требуют документы, удостоверяются, что иностранцы (по-английски мы и сами говорить умеем, ду ю спик инглиш), пропускают. Мол, все в порядке, можете подниматься.
А иностранцы как-то притихли и по сторонам смотрят с опаской.
Выходят на Невский – пусто. Не то чтобы тишина особенная: какие-то клоуны хохочут надрывно вдоль тротуаров, белые лошади тащат телегу с пивной бочкой, обвешанной воздушными шариками, и копыта постукивают мерно, издали доносится уханье бас-гитары.
И вроде праздник: транспаранты, флаги, шарики, опять же... [не хватает мертвых с косами]. И никого. Только ветер гоняет пакетик из-под сока.
У мамаши – бледность во всем теле, у сыночка зелень прорезалась на морде. Чума? Сибирская язва? Атипичная пневмония? Американцы начали бомбить Зимний дворец?
Нервно оглядываясь, проходят немного среди пышных и одиноких цветов в направлении куда глаза глядят.
Замечают у подъезда одного дома помятого аборигена типа дяди Васи, подходят с опаской, интересуются: "Что тут у вас происходит?" – "Праздник, ептыть", – отвечает дядя Вася и сочно сплевывает (на ботинок сыночку, на юбку мамашке, на белую розу, флаг, на плешь клоуну, без затей на асфальт – нужное подчеркнуть).
ВСЕ ДУРАКИ ПОПАДАЮТ В РАЙ
«…А у Попа есть стих, где сказано,
что "дураки вбегают туда, куда ангелы
едва решаются вступить"».
Байрон,
«Видение Суда»,
предисловие.
Никто у врат не сидел, да и врат как таковых не было: торчат из мокрого облака два столбика с перекинутой сверху аркообразной табличкой. Какие-то буквы еще читались на потемневшей, изъеденной временем, ветрами и вечной, похоже, в этом месте сыростью поверхности. Сергей разобрал окончание надписи: «… всяк, сюда входящий».
Двое в белом без выраженных половых признаков приветливо улыбались актеру, ему даже показалось – призывно. Если б наш персонаж умел думать, он бы, без сомнения, подумал нечто вроде «Ух ты!» или «Ну ни фига себе!». Но так как не все человеческое присуще было при жизни Евсееву, то и после смерти… А жаль. Глядишь, и устыдился бы кое-чего из содеянного?.. Молчу-молчу и не надеюсь, мое дело сторона: пиши себе, что видишь, а выводы оставь тем, кто умнее.
Так вот, двое. Красивы. Роста скорее среднего, ровный стройный стан, похожи как братья (сестры?), чуть замедленные величественные движения, лица преисполнены благодати (эх, знать бы, что это такое!..), ласковы, улыбка розовых нежных губ наполняет душу щемящей радостью и нежностью ко всему сущему. Черты лица правильные, очертания носа, рта, линия подбородка, влажных глаз – все безупречно. Мягкостью выражений и плавностью всего тела были двое так женственны, что Сергею немедленно захотелось кого-нибудь из них положить на облако… обеих. И актер изобразил страстный, влюбленный взгляд.
Двое нежно порозовели и взяли актера под ручки. Крепко так взяли…
Его вели по мокрым облакам, босые ноги замерзали и вязли в белой массе, отвлекая от приятных грез с участием ангелиц.
По дороге было на что посмотреть, но Сергей, увязая в облаке и мечтах, не замечал ничего из того, что стоило бы заметить. В первых числах диковинок нужно отметить, что все мы – кроме персонажа – легко шагали по млечной поверхности небесного ландшафта, даже слегка парили над. Местность тоже требовала внимания, самого, пожалуй, пристального: чудеса творились тут на каждом шагу, причем, кажется, сами по себе, от полноты бытия. Настроение – ровное, радостное, плечи как-то сами расправились, голова приподнялась, взгляд увлажнился, и слеза, чистая, как никогда при жизни, сладкая и сверкающая, выкатилась на щеку, повиснув там где-то вопреки всем законам физики. Растрогали убогого, что скрывать. Лепота, говорю вам, лепота и благодать!..
Ничего подобного Сергей, похоже, не испытывал, откидывая иногда голову назад и оглядывая спутников с тылу. Тугая попка, но я бы лично не стал заглядываться. И ткань вроде шелка скользит так сверху, иногда обтягивая соблазнительную часть тела под ветерком… И крылья – как у дракона, огромные, величественные, раскинутые чуть в стороны, и прямые перья на концах задевают облака…
Даже у души слезятся глаза, когда предстает она пред ликом Господним! Не смогу; хочу, но не существует таких слов у меня, да и во всем мире, чтобы описать величие Высшего!.. Поэтому прошу прощения у читателя, что далее рассказ станет более похож на стенографическую запись, но – нет, нет слов!.. Да и не надо, сами в нужное время увидите, если сподобитесь.
Итак, Сергея и еще несколько душ подвели чудные видом ангелы ко Всеблагому и со смирением отошли на несколько шагов. Господь приветствовал новопреставленные души рабов Своих любезно, с искренней любовью к созданиям Своим, с жалостью и состраданием к ним за то, что пришлось им перенести в земной юдоли.
-Нуте-с, что у нас болит? – ласково спросил Он Сергея. – Душа у тебя, дружок, смотрю, сильно мучилась? Ты заслужил награду за мучения!
-Конечно, – сказал Евсеев.
-Надо отвечать: «Не достоин, ибо есмь червь и раб», – зашептали ангелы по сторонам.
-А чего это я недостоин? – удивился актер. – Всю жизнь никто меня не признавал, не любил, денег не платил! Кто, кроме меня, еще достоин!
-Будет, будет награда, – улыбался Господь. – Расскажите, старшие дети Мои, каковые мучения претерпела сия душа в обители скорби?
-Били его, – сострадательно начал один из тех двоих, что вели актера.
-Гады! – припечатал Сергей.
Другой ангел оглянулся и посмотрел на персонажа нашего с укоризною.
-Да, гады! Менты поганые! Я к ним в вытрезвитель просился, что ли? Родственники, уроды, запихнули!
-С родственниками, действительно, отношения были неродственные, – заговорил первый ангел певуче, стараясь перекрыть хорошо поставленный голос актера. Не удалось.
-Да эти козлы зажали мою долю наследства! – крикнул Евсеев возмущенно. – Оставили меня и мать без квартиры! Жил я как не у себя дома! Ни пройти, ни девушку привести, никакой жизни! Везде бардак, тетка не убирается, невестка гадит, ребенком-ублюдком прикрывается!
-О наследстве речи не было, – вздохнул ангел, – завещания нет, квартира муниципальная, не частная…
-Какая разница! У бабки было две дочери, две сестры, каждая должна получить по полквартиры, при чем здесь завещание? Совесть-то где?! А плевал я на то, что их пятеро! Ну и что, что нас двое, что, мы с матерью не люди? А чего это я должен ютиться в двухкомнатной квартирке, когда они четырехкомнатную хотели оттяпать?! Обойдутся! По совести надо жить!
Ангелы смущенно переглядывались, не зная, как остановить мертвую душу. Господь смиренно слушал и улыбался ласково.
-…тетя никогда меня не понимала, не поддерживала! Из-за нее меня из театра выгнали, а я стал бы великим актером! Сам Додин мне завидовал!..
-Господи, он же актер, – шепнул умоляюще один из ангелов, подлетая к Всевышнему. – Лицедеев и лицемеров положено в Преисподнюю, а? Может, его все-таки спустить с лестницы?
-Сказано: «Их есть Царствие Небесное», – значит, тут им и место, – строго произнес Господь, однако столько боли за все творения Его звучало в голосе Божьем, что ангел только склонил лучезарную голову…
-…А пиво здесь какое дают?.. – доносился из облачной дали крикливый голос актера.
-Нуте-с, а у нас что болит?
Болит, ох, болит, Господи! Прости грешного, жжет так, что терпеть нет мочи! Мню себя умнее других и, вместо того чтобы смиренно терпеть, убогость свою показываю всем, рисуя чужие глупости. Дурак есмь, червь и раб страстей! Но сердце болит за Человека. Прости хоть за это, Господи… |
