Никакой тайны здесь нет! - взорвался Пух. Главное, это правильные пчелы! Если мед имеет такой же запах, как этот, то бояться тебе нечего! Съел пару таких вот ложек, - каких именно, Балу догадывался уже сам, - и, ОпЛя, готово! Перекраивай теперь на свой лад всех пророков, лепи из них себе баб, и пришивай им на рукава крестики...эта охуенно готовит борщ, этой в рот важнее чем на хлеб, а вон та, что у Фонтанки, самая кроткая их всех них, и самая нежная.
Однажды, ей уже доводилось быть с ним. Часами сидели они на ее кухне, часами пили зеленый жасминовый чай, листали журналы мод, и говорили на резном китайском шепоте. Он ласкал пальцами ее запястье, а она пыталась замереть на месте, и никогда больше не оживать. Чтобы только он и она, чтобы только они на всю эту огромную, кувыркающуюся планету!
Он писал ей стихи. Пытаясь проглотить ими все мировое зло, и навеки одухотворить ее имя, переводил все написанное на другие языки. Те, которыми владел сам, поддавались без затруднений. Те, которых не знал, проявлялись на бумаге чуть погодя, после его оплаты переводчикам. Все корешки он бережно сводил в единые сборники, тщательно пронумеровывал в них страницы, и отдавал под нож, мастерам серебряной чеканки. Деньги для него не имели ровным счетом никакой сущности, так что промежутки между его прошлым, и его будущим, стали для лавочников его улицы сродни магическим грушам. Мешки животной радости, костыли утробного сияния. Утром, они кланялись и шаркали перед ним каблуками, сеньор! Вы настоящий Бог! а, вечерами, скрипели франками перед горящими поленьями казанков, и злорадно лакали свое шерстяное пойло. Вот идиот! Пишет только о ней одной, как будто эта сука имеет у себя за спиной крылья! Придет время, О! поэт, и явятся к нам иные нашествия. Такими как она, станут украшать площади перед дворцами. Их головы буду повсюду, день в день, тень в тень, как те цветы, которые ты покупаешь ей каждый четверг! Да, хрен с тобой, Шиллер! Нам только польза от всей этой долбаной поэтики. Наконец-то прекратилась эта неугомонная, черная чума!
Кто-то из старух вызвался ей помочь. Только и нужно было, что вырвать свои волосы старинным методом Z. Когда чувствуешь только ослепительный холод в области своей макушки. Кровь, как тигровый питон, она пожирает разум. Чуть позже, приходят картинки. На одних, ты вертишься юлой, смеешься и грызешь сочное красное яблоко. Его сок струится по земле, разбегаются в стороны каменные ящерицы, а на их месте, у тебя на глазах, вырастают дома твоего детства. Во всех их окнах твоя матушка. Она сидит в плетеной качалке, в руках у нее тростниковые спицы, она вяжет тебе сны. Улыбается, и чуть слышно шевелит кусочками своих губ...доченька моя, сердечное ты мое зернышко! Ее боль, так и осталась невыносимой и пустой грелкой. Прости!
На других, ты передвигаешься вниз головой. Ты все видишь, и всех чувствуешь, но, как бы, наоборот. Глазами летучих мышей. Вот чьи-то штыки, их блики повсюду, вот дурь вяленых костей, и биение птичьего времени. Аминь! А вот, и тяжелый топот солдатских сапог. Пехота! Именно им, всегда и приходится разбавлять своим потом голодные трясины девичьих срамов. Семя за имя! Назовешь его Цезарем!
Были и другие картинки, менее значимые, что ли. Пыльца говорящей бабочки, тележка точильщика лезвий, громыхающая заморская утварь, и первый в мире тарантас.
Ты согласна, Су?
Если мед настоящий, Балу, то больше тебе никогда не быть слепым! Тысячи, неведомых доселе, солнц обожгут твое тело, и станет твоя кожа легче пуха. Ты подаришь ей свои голубые глаза, вырастишь для нее бриллиантовые волосы, и реанимируешь в ней свою сокровенную Музу! Так что, прыгай на счет три, Балу! Слишком дешево стало писать одни лишь только повести!
Она дала ей свое согласие. Чтобы оставить все так, как есть сейчас, чтобы пустить по своим венам клей, чтобы намертво схватиться за вязь его чернил, и оставаться живой на страницах его Избранного. Я готова! Можете начинать! Чтобы чувствовать его руки на своем животе. Даже, если он умрет, его тепло навсегда останется в ее запредельной глубине! Стоит только задуть свечки, и развести свои колени...Три! И стало киселем ее дыханиеВдрожь.
В четверг, пятого, ее не оказалось дома. Он долго стоял внизу, возле окон, насвистывая, только лишь им одним знакомые, звуки. Ответа не было. Тогда он решил разбить окно ее спальни, и попытаться проникнуть внутрь здания по водосточной трубе. Седьмой день месяца...Это последнее, что он запомнил наверняка. Сидя перед ее зеркалом, он из последних сил старался удержать в себе свое двадцать девятое число, стих третий, глава Керамика. Ее лицо было совсем рядом, ее легкое белое платье, и воздушный платок на цветочной шее. Он протягивал к ней руку, касался ее отражения, и чувствовал, как где-то, очень далеко, тревожно скрипит плетенное лозой кресло. Как прилетают с полей пчелы, как озабоченно гудит их рой перед тем, как выдавить себя на мед в припасенные заранее соты. Увидел он и ту грозу, укрываясь от которой они оказались рядом, на соседних местах, никому потом больше не нужного киносеанса. В дальнейшем ему всегда казалось, что режиссера этого проекта никогда, на самом деле, и не было. Что его придумали как раз для того, чтобы запаролить воедино тонны летней воды, и те глаза, от которых и завелись их фрагменты.
Завершали же, все это, серые пехотинцы. Теперь, их голоса стали больше похожи на проволоку злого волчьего смеха. Километры неподъемной тяжести, и скрежет плотоядных гусениц. Он чувствовал, как становится слишком лихорадочным, как безликая толпа уносит последний его день, четвертый без ее истомы. Совсем скоро, треснет их зеркало. Совсем скоро, огонь сожрет все копирки их безумных тел.
...бесконечный таежный след. Ему вдруг почудилось, как все лавочники города стоят у них за спиной, громко смеясь над его первым романом о Ней. Вот идиот! Накропал ведь уже целую жизнь, и, при этом, словом не обмолвился про ее старость! Как будто бы, их любовь способна взять и подарить человеку умение жить вечно! Просто жить. Жить в долг, за тихие каминные четверги. Таких паролей нет! Таких миров нет! Тебе, милый наш Шиллер, родиться бы клоуном!
Второй виток стал еще более разрушительным, чем первый. Было, похоже, что это совсем новый, ранее не проявлявшийся вид вируса. Вначале, все его очертания наливались белой пыльцой ромашковых лепестков, и больные верили, что это им послана святость, такое себе, немое откровение неба. Но потом, вдруг, всех их начинало разрывать изнутри шипами гигантских роз, и, в течении последующих восьми дней, весь город был поглощен реками людских нагноений...В карантин!
Знаешь, Пух! Если этот мед, и в правду, настоящий, то я завтра же к ней вернусь. Скажу ей, здравствуй! Таких как ты, в мирах больше нет! Она станет петь. Чуть касаясь черного лака.
Полосы мега-транса...
Ослепительный дождь переизбытка в моих легких. Три! |
