Прим. ред.: В последнее время в продвинутых литературных кругах интернета не утихают жаркие дебаты о личности этого загадочного сказочника. Большинство склонно верить заблуждению, якобы Рене М. ГошА скопытился 300 лет назад от эскимосского триппера. Это не так. Гоша жив! Просто тыкать клавиши ему влом. За него это делает Мурзик.
А зачесалась спина, кажется во вторник, или в среду, в общем, в один из дней недели, в начале осени, вернее в одну из ночей лунных, да лишь слегка позолоченных легкой инкрустацией кленовых листочков.
Так вот спина зачесалась. И сразу как-то неистово, вдруг ни с того ни с сего, запекло, зашевелилось, точно сел со всего маху в муравейник и не заметил этого. А муравьишки, обитающие в нем, уже спешат тебя атаковать за то, что потревожил их покой. Того и гляди, распотрошат за беспокойство.
Скажете: «Вот невидаль, спина зачесалась. У всех она когда-нибудь чешется, хоть раз в жизни, но спина чешется у каждого».
Но странно было то, что, спина зачесалась не вся, то есть не от шеи до поясницы, а только лопатки, - это первое. И, во-вторых, зудела не кожа, не мышцы, а как будто кости, да так, что в пору на стену лезть: и свербит, и ломает, и крутит – ну что за напасть.
Значит, во вторник, или в среду Турро выскочил из своей норы, забыв напрочь о нормах приличия босиком, да еще без колпака, что и вовсе возмутительно. Плюхнулся на землю и, досадливо жмурясь, принялся тереться спиной о первый же попавшийся камень, но зуд не только не утихал, а казалось, разгорался все сильней. Дело кончилось тем, что Турро, стараясь утихомирить чесотку, начал кататься по траве, извиваясь при этом, как червяк на солнцепеке.
Турро Сёрен был настоящим нугом. Он и выглядел, как нуг и одевался, как нуг, в древесного оттенка кожаный жилет, поверх зеленой длинно рукавной рубашки, перетянутой легким сплетенным из пеньковой веревки поясом. И штанишки у него были такие же, как и у всех густого папоротникового оттенка. Да и в остальном Турро совсем не отличался от своих собратьев: те же остроконечные ушки и лукавые зеленые глазки, точь-в-точь как молоденькая листва. И похожее на плод груши-дикушки туловище и маленькая птичья головка. В общем, нуг как нуг, вот только спина чешется.
На дворе стояла душная сентябрьская полночь, хотя у нугов этот месяц называется иначе. Ночь, полная сердито-услужливых звезд, холодно помаргивающих сквозь листву деревьев, которые, накрепко вцепившись корнями своими в землю, связывали небо и мир земной неведомыми путами, переговариваясь поскрипываниями и стонами, издавая весь возможный диапазон звуков от тяжелого шумного вздоха до легкого едва уловимого шепота.
Изредка взвизгнет какая-нибудь сумасбродная галка, разнося по лесу весть о своем дурном сне, и через мгновение засыпает вновь, как ни в чем не бывало, или протопает, спеша куда-то и громко сопя, барсук в
поисках не то позднего ужина, не то раннего завтрака. В целом же, лес хранит надменное молчание и точно прислушивается к самому себе. И
© 1989 Renard.M.Gauchax
вдруг, где-то на южной окраине: «Бу-у-у, бу-у-у»... То ли медведь повздорил с лосем, а может сыч разглагольствует перед мышами полевками о кулинарии. Спорит о вкусах.
Тут бы посидеть – послушать, да какой там: спина горит, свербит, гудит, колет, и, кажется, даже попискивает. Мочи нет терпеть. Чешется спина, что за напасть.
Нуги собрались вокруг Турро – стоят и смотрят. Языками неодобрительно цокают.
Пришел старый Нуг - такой старый, что по имени его давно никто уже не называет, а зовут просто Старшим. Посмотрел он на Турро, нахмурил свои косматые брови и буркнул что-то на счет «падучей»... сказал и ушел, только Турро от этого не легче.
Нуги пошушукались, и расходиться стали. Бедняга Турро от усердия даже язык высунул, а толстяк-сосед, решив, что Турро дразнится, пнул его ногой в бок. Вот ведь нахал. Двинул – и к себе в нору шасть.
Годы, долгие годы, стояла маленькая деревушка Нугов на опушке леса, скрытая от любопытных человеческих глаз. Хотя определение – деревушка - не совсем точное, но сами Нуги свои норы иначе как дом не называют. Дом, еще дом, еще, а... вместе, конечно же, деревня. На пологом склоне холма множество маленьких нор, переплетенных едва заметными тропками. Издали посмотришь – ни дать, ни взять, колония речных ласточек. Вот только уклад у Нугов совсем не птичий. Нуги – народ задиристый, чуть что – сразу в драку лезут. Сегодня вот с гоблинами повоевали, завтра, глядишь, начнут выяснять отношения с эльфами, а послезавтра надраят колпачки гномам по первое число. Правильно – нечего шататься по окрестностям без приглашения.
Людей не трогают, разве что пугнут разок для острастки, хотя люди здесь – гости редкие, да и что здесь искать, в этой глухомани.
С троллями лучше не связываться – они хоть и размером с гору, а умишка – с грецкий орех. Гномы – «денежные мешки», неохотно расстаются со своими богатствами, весь лес перекопали, перевернули все вверх дном. А Нуги бедокурят, им ведь ничего чужого не надо. Их медом не корми – дай похулиганить и побезобразничать: гоблину, какому нос расквасить или эльфу глаз раскрасить в цвет голубичный, - то-то удовольствие. Можно, конечно, и в ответ схлопотать. А Нугам того и надо – драться, так драться. Такое вот веселье. А после драки подпишут перемирие и – сразу пир горой. Нуги любят попировать. Подраться, да попировать, а как «напируются», так и – конец перемирию, опять свара. Не жизнь – а сплошной праздник. Причем негласный мир только с баньши, да и что толку туман мутузить: ни руками, ни сердцу. Впрочем, самим баньши не позавидуешь, жаль их – скучно живут, - какое уж тут веселье. Ни подраться, ни надраться.
Как-то прошлой зимой Нуги решили напоить баньши по имени Толларин, но ничего хорошего из этого не получилось. Толларин вдоволь наплавалась в винных парах, несет от баньши, как от бочки, за милю слышно, а сама точно капля дождевая чиста. Вино только испортила, не знаю, из какого там тумана эти баньши состоят, но только после этого «купания», вино стало кислым, как уксус. В рот не возьмешь. А ведь вино хорошее было, клюквенное. Душистое, чуть кисловатое, самую малость. В голову не сразу било, а так потихонечку, с оттяжкой. Бум. Глаза разлепил и думаешь, что я здесь делаю. В лучшем случае, под столом на месте пирушки окажешься, есть уверенность, что все это время ты именно там и пролежал. А нет, проснешься где-нибудь на территории гномьего царства и неизвестно – быть может, благодаря тебе очередная потасовка началась. Или того хуже, вино ведь имеет такое обыкновение, что стоит только глотнуть капельку этого зелья, язык тут же бросает вожжи и несет что ни попадя. Так можно и государственную тайну выболтать, мимоходом, а за это, как известно, не похвалят. Вот Нуги и порешили, даже указ издали – баньши больше не поить, дескать, занятие – это глупое и неблагодарное. Из баньши не то, чтобы благодарности, слова доброго не вытянешь. Пусть трезвыми летают. Завидуют Нуги летающей братии – эльфам да сельфидам, вот только баньши не завидуют, те сами себе не принадлежат, чуть ветерок подует - их раз и нет. Только что тут была и исчезла. Весь сказочный, лесной, народец шутки ради зовет их аристократами – сквозняк им противопоказан. Нежные какие. Ну, их, этих баньши.
О чем это я? А, спина.
Лето не желает отдавать власть пришедшей осени. Ночи, по-прежнему, лунные, влажные. В норке стенки отсырели; плесенью, словно обоями, обросли. Душно внутри, противно, одежда к телу липнет, да еще эти птицы, как начнут о чем-нибудь спорить, так и вовсе не заснешь.
Спина вдобавок, как назло, зачесалась, в четверг или в среду. Нет, вспомнил, во вторник. Луна только третий день, целиком округлившись, маячила посередь неба.
Турро чуть все лопатки себе не стесал, а потом впал в какое-то оцепенение, лежит – не шелохнется. Бина, жена его, кое-как втащила бедолагу обратно в нору, да спать уложила.
Ну, а на следующую ночь все заново. Совсем дело плохо, и травы прикладывали, и росу полуночную втирали, - все без толку. Горит спина, зудит – спасу нет.
Луна уже начала крошиться. И тут, когда Турро стал сомневаться в твердости своего рассудка, чесотка прекратилась. Прекратилась так же неожиданно, как и началась.
В поздний послеполуночный час Турро сидел за столом и прихлебывал мутную болотную жижу, в которой плавали цветки медуницы. Он напряженно прислушивался, что же там происходит со спиной. Жжение, нежданно утихнув, исчезло вовсе. «Странно», - подумал Турро, - «не к добру это затишье. Видно готовится к очередному броску. Только бы не спятить».
И хлебнув еще болотной водицы, сказал вошедшей в нору Бине:
- Знаешь, дорогая, возможно, все это покажется странным, но сегодня мне значительно лучше.
Турро вздохнул и повел плечами в подтверждение своих слов.
- Я прямо не знаю радоваться мне или огорчаться. Потому что непонятно, что же это значит. Либо я пошел на поправку, либо скоро отправлюсь к Великим праотцам.
Бина, поставив на пороге принесенное ведерко с собранной росой, подошла к нему и стала сзади. Перегнувшись через спинку стула, она долго и внимательно изучала то, что для самого Турро оставалось недоступно для обозрения.
Турро беспокойно заерзал, выворачивая шею, сказал:
- Ну что там такое?
Нахмурившись, Бина долго молчала, закусив губу. Она всегда закусывала губу, когда не знала что сказать. Наконец, наклонилась, точно еще раз оценивала увиденное, и поцеловала Турро в макушку.
Тот хмыкнул:
- Ну?
- Как тебе сказать. Похоже, на лишай, хотя и на мозоль тоже. Знаешь, дорогой, рановато ты к праотцам собрался. Не слыхала я, что кто-нибудь из Нугов от мозолей умирал. Постарался ты, надо сказать, на славу, так натер, точно трудовые мозоли.
- Издеваешься?
Турро откинулся назад и придавил пальцы Бине.
- Нет, что ты милый, так просто подшучиваю. Самое главное чтобы это не перешло в повальный мор, а то придется тебя изолировать. Жалко такой мужчина умный красивый.
Если бы только Бина могла представить, насколько пророческими окажутся ее слова, она, возможно, была бы осторожнее в своих словах. Но сейчас огрубевшая кожа на спине Турро вызывала у нее лишь смех.
Турро взмолился:
- Бина, перестань. Нашла над чем подшучивать. И так плохо... ты еще.
- Так ведь я любя, - сказала она, присаживаясь к нему на колени, - любя, глупенький, любя.
Сёрены - семья молодая, еще тысячная луна не минула с той поры, как Бина переехала к Турро жить. И отношения их все еще претерпевали постоянные изменения, переходя из фазы в фазу так медленно, что не оставляли и намека на страсть. Все у Сёренов тихо и мирно. В деревне говорили:
- Вот ненормальная семейка. Не дерутся, не скандалят. Больно у них уж там все секретно...
Однако, памятуя затишье, которое бывает перед грозой, предрекали ссоры и скандалы невиданные, с громом и молниями. Судя, видимо, по себе...
Но луна сменяла одна другую, а у Сёренов по-прежнему стояла тишина. Разве можно так жить. Взять, к примеру, Риссонов – как начинают выяснять отношения, так всей деревне становится известно кто хозяин в доме, кто, в чем провинился, что они ели на ужин и еще огромное количество ненужных подробностей.
Сёрены же все молчком. Что-то скрывают, тихушники. А после этого случая по деревне поползли слухи, мол, Турро подхватил чесотку где-то в лесу и, вероятно, в гостях у ундин, и так ему и надо.
Тихий этот Сёрен, только с виду, однако не стоит верить глазам своим. Даже в самом спокойном озере, столько нечисти, сколько и представить страшно. Русалки, водяные, опять же, ундины, а еще, если учесть какие они противные и страшные. Не то, что пить, подойти к воде не захочется. Хоть помирай от жажды. А Турро Сёрен, помрет от чесотки. Бина, наверное, его кипятком обварила, посмеивались нуги. Видно было за что.
Минул месяц с описанного в начале повествования происшествия и Турро, было уже совсем успокоился. Спина его больше не беспокоила, только вот кожа на лопатках становилась все грубее и жестче. Наконец, она затвердела как кора и, пожелтев, покрылась черненькими веснушками, что Турровы лопатки стали напоминать кукушкину кладку, - столь же нелепо выглядят яйца-подкидыши в гнезде какой-нибудь пичуги среди маленьких белоснежных яичек. Такая расцветка обычно ничего хорошего не предвещает.
Сквозь сон, Турро услышал далекий предгрозовой раскат грома. Проснувшись, лежал, всеми клеточками тела впитывая звуки осеннего ливня, и слушал, как в нору, прерываясь на короткие вспышки стрел-молний, входит нарастающий шелест дождя.
Отлепив щеку от стены, влажной и скользкой, он перевернулся, было на спину и в тот же миг, все его существо пронзила страшная боль, Турро изогнулся и, набрав полные легкие воздуха, заорал, что было сил.
От крика проснулась Бина, запалила огарок свечи и, бесцеремонно перевернув его на живот, осмотрела Турровы лопатки, после чего, присев на краешек кровати, огорченно вздохнула:
- Кажется дело дрянь. Лопатки твои, похоже, решили проклюнуться. - Лежа на животе, Турро беспокойно выворачивал шею назад, пытаясь разглядеть то, о чем говорила жена.
- То есть, как проклюнуться? – жалобно прошептал он.
Кожа на лопатках вздулась и пошла бугорками. Лопнув в нескольких местах, стала похожа на сухой участок земли, сквозь который, упорно пробивая себе дорогу, тянется к солнцу молодая трава.
Однако то, что торчало из лопаток Турро, мало напоминало траву, - скорее корешки осоки или мох: беленькие пушистые расточки, словно молоденькие усики, торчали в разные стороны.
Бина осторожно прикоснулась к ним:
- Больно? – спросила она.
И получив утвердительный ответ, надолго замолчала. Турро замерев, слушал шумную сплетню дождя, в которую вплеталась начавшая раздражать капель протекающего потолка.
Наконец, не выдержав, он пробормотал:
- Ты скажи, на что это хотя бы похоже.
- Да как тебе сказать, - ответила Бина и, стараясь скрыть волнение, улыбнулась, похоже на корешки, если так дальше пойдет – мне придется регулярно тебя поливать, а потом пересадить в кадку.
Она осеклась и смущенно пожала плечами, не зная, что добавить к вышесказанному. Турро, однако, это объяснение совсем не успокоило, и он, будто бы вознамерившись свернуть себе шею, выворачивал ее, заглядывая назад так, что хрустели позвонки.
А двумя днями позже, внимательно осматривая Турровы «корешочки», Бина удивленно воскликнула:
- Поняла! Это не корни, и не мох, и не лишай, - она замолчала, испугавшись собственной догадки, нерешительно поглядывала на корешочки, которых становилось все больше и больше, - я поняла, - вновь начала она, - это перья!
- Что? – удивленно протянул Турро. – Какие еще перья, я что похож на птицу?
- Да, на птицу, особенно со спины. На редкую птицу, породы Нуголетающих, - рассеялась Бина, похлопывая его по пояснице, - ничего, крылья в хозяйстве тоже пригодятся. Будет чем набивать подушки. А летом, в жару, будешь обмахивать меня точно веером. А зимой твоими крыльями можно укрываться...
Турро взвыл:
- Бина, хватит издеваться, имей совесть.
- Знаешь что, Турро Сёрен, - огрызнулась супруга, - по-моему, ты похож на ленивого Нуга, который уже несколько недель валяется в постели и ищет как бы отлынить от работы. Не знаю, быть может, в роду у вас ПТИЦ не было, тогда, как ты объяснишь появление перьев у тебя на спине.
Единственная мысль, промелькнув в уставшей голове Турро, блеснула и неожиданно остановилась, засверкав ясной звездочкой – «заклятие».
Иного объяснения тому, что произошло, просто не было. Но кому могла прийти в голову эта безумная мысль – наслать заклятие именно на Турро. Гномам? Саламандрам? А может быть это месть? Взять тех же гоблинов – у них всегда найдется, что припомнить Нугам, и сказать откровенно, - не только расквашенные носы.
Были ли появившиеся перья следствием заклятия или нет – неизвестно. Одно можно было сказать точно – проклюнувшиеся расточки явились лишь носом плывущего бобра, как говорят в здешних местах, намекая, что видимое составляет лишь малая толика всего целого. Ибо, как вы уже успели догадаться, перья эти были на самом деле КРЫЛЬЯМИ!
Да-да, крыльями. Самыми настоящими крыльями, какие бывают у сов, ласточек, ворон, кукушек и других птиц.
Не бабочкины крылышки эльфов и не стрекозиные крылья фей, а настоящие – из перьев и пуха – крылья. Птичьи крылья.
- Позор, какой позор, - думал Турро, положив голову на сжатые кулаки, - если узнают в деревне, насмешек не оберешься. Жизни не будет. Только и слышно будет: «Вон идет Пташка – Турро Сёрен...»
Лежа на животе, он со страхом ощущал, как сзади на спине стремительно увеличиваясь в размерах, неведомое НЕЧТО, белое и пушистое. Час от часу, вытягиваясь, дюйм за дюймом, растет, заставляя его существенно трепетать, приводя в ужас от предстоящей катастрофы. Ведь, как известно – горящий уголек не спрячешь в кулаке.
Наконец, измученный долгой бессонницей, Турро забылся тяжелым сном. Но и сон не принес ему облегчения. Турро приснилось, что прыгает он по розовым, точно земляничная поляна, облакам. И вдруг видит, как прямо на него катится огромная злаченная колесница самого громовержца, запряженная небесными крылатыми конями. Останавливается рядом с ним, и сам Громовержец, склонившись в поклоне, говорит: «Здравствуй, Турро Сёрен, уважаемый...». А Турро ему и отвечает: «Мое почтение Громовержец, как ваше здоровье, настроение?» Небесный повелитель тут ему и говорит: «Что же ты, Турро, безобразничаешь, крылья себе почто вырастил. Неужто возомнил себя подобным птицам или небесным жителям?» Турро не помня себе от страха, лопочет: «Не знаю я, Громовержец, откуда крылья эти проклятущие взялись». А Громовержец вдруг как рассердится, как крикнет: «Неблагодарный Нуг, всю деревню позоришь ты своими перьями...» И сбросил Турро вниз на землю. Летит он, ветер в ушах свистит, земля внизу черная, страшная.
Вздрогнул Турро, точно от удара, и проснулся. Сердце в ушках стучит. Сна как не бывало. Одна мысль – нужно что-то делать.
Далеко за полночь выбрался Турро из норы, оставив спящую жену посматривать сны, и отправился в лес. Перед выходом он тщательно обмотал плечи и спину длинным куском материи, стараясь как можно сильнее прижать выпирающие крылья к спине, и хотя получилось не слишком удобно, Турро остался довольным, и для пущего эффекта сверху накинул еще и плащ. В таком виде он отправился в путь к старому ильму, стоявшему на берегу реки.
В дупле этого сухого трухлявого дерева, больше напоминающего древние, измученные ветром, развалины, жил старый филин. Не то, что бы это был обычный филин, каждую ночь гнусаво выводящий свое противное «Ух-ух», а филин – мудрый. Каждый в лесу знал, что старая птица знает все на свете или почти все.
Говорили – он такой старый, что пережил свое собственное имя. Поэтому его звали просто Филин. А еще доподлинно было известно, что если ситуация становится безвыходной – прямая тебе дорога к Филину, потому что миль на шесть сот окрест умнее ты не найдешь птицы.
Турро остановился пред вязом и, глядя вверх, осторожно поскреб мертвую кору дерева. Подождал, навострив ушки, прислушался. В дупле послышался шум, и в ночь высунулась всклокоченная голова Филина.
- Кто здесь? – ухнул Филин, - кому не спится?
- Т-с–с. Тихо, - зашикал на него Турро и замахал руками, - тише, весь лес перебудишь. Это я – Турро Сёрен. Турро Сёрен.
- Ах, Турро, - вздохнула голова, - помнится, в последний раз ты приходил по поводу предстоящей женитьбы. Теперь-то что? Ну, ты входи. Что там у тебя?
- Как входи? – не понял Турро, глядя снизу вверх на Филина, - мы, Филин, все ж Нуги, а не птицы и летать, - он запнулся на полуслове и, почесав затылок, продолжил, - летать, кстати, именно с этой проблемой я к тебе пришел.
- Ух-ху-ху, - рассмеялся Филин, - крошка Нуг хочет летать? Ну что же это даже похвально.
С этими словами он слетел с ветки вниз и, спланировав, неуклюже приземлился рядом с Турро.
- Вот взгляни, - скинув плащ, Турро начал разматывать тряпье, сжимающее крылья, - посмотри какой позор! Меня теперь Нуги за своего не примут. Какой я с этим безобразием - Нуг?
Филин молча наблюдал за ним и, когда последний кусок материи упал на землю, а Турро чуть не плача, с несчастным видом расправил прямые крылья, наконец, сказал, задумчиво гладя на трепещущие перышки:
- Нугом ты был, Нугом и останешься, - филин медленно прошелся вокруг Турро и остановился у него за спиной.
- М-м-да, - нахмурившись, продолжал филин. - Многое мне пришлось повидать на своем веку, даже молнию, бьющую в одно и тоже место. Нуга же крылатого вижу впервые... А, кстати, - он взмахнул крыльями, - ты пользоваться ими умеешь?
- Нет, не умею и не хочу уметь! – Воскликнул Турро с плаксивыми нотками в голосе, - я же Нуг, а не птица, и потому хочу ходить по земле, как остальные Нуги. Не создан я для полетов в небе. К тому же, я боюсь высоты... И эти... эти крылья. Я не хотел их и... - голос его дрогнул, ну за что мне такое наказание, чем прогневал я богов, чем?
Филин тихо слушал его, изредка покачивая головой, посеребренной временем. И точно посмеивался про себя над беднягой Нугом, время от времени вставляя свое излюбленное «Ух-ух» или «Угу».
Умолкнув, Турро пытливо заглянул ему в глаза. Филин, как будто дремал, забыв о госте, и вот, когда Турро уж было, решил обидеться, он вдруг встрепенулся и посмотрел на него.
- Ответь мне, - начал филин, вкрадчиво, - когда ты был маленьким, тебе снилось, что ты летаешь над землей прямо по воздуху?
- Да, конечно, ответил Турро, недоумевая, к чему филин задал такой странный вопрос, - да и сейчас иногда снится. Ну и что?
- А то, крошка Нуг, - филин перелетел назад к дереву, - что сны – это зеркало наших желаний. Любая твоя мечта, любая фантазия может стать реальностью, если ты начнешь думать о ней всерьез. К примеру, если ты мечтаешь, замечу, всерьез мечтаешь о богатстве, то стоит только захотеть и приложить немного усилий и... Ты богат. Главное, точно знать, о каком богатстве идет речь. То есть, чем ты определяешь свое богатство как понятие. Мысль, равно как и слово, - материальна.
- Но, что же мне теперь делать?! – Воскликнул Турро, с трудом сдерживая слезы. - Как мне жить дальше? Прятать эти проклятые крылья? Но я же не смогу прятать их вечно. В деревне рано или поздно узнают, а выставлять их напоказ, что бы стать объектом насмешек, не хочу.
- Извини, - вздохнув, ответил филин, - но готовых рецептов я не держу. Я мог бы тебе сказать: «Раз ты такой несчастный, вот тебе река – топись». Но, это ведь не выход, да и послушал бы ты меня? Ответ ты должен найти сам. Все, прощай.
С крыльями, обвисшими, точно усы нутрии, брел Турро наугад, не разбирая дороги, прочь от старого ильма, словно, провалившись в себя, разом ослепший и оглохший от отчаяния. Брел, спотыкаясь и волоча за собой, неожиданно ставший таким тяжелым, плащ. Долго он шел, остановился только на полянке, заросшей густым папоротником. Турро поднял усталые глаза к небу. Звезды, строго взглянув на него, вдруг заплясали, запрыгали и брызнули в разные стороны. Крупные слезы, каждая величиной с горошину, закапали, скатываясь по носу. Турро сел на землю и, уткнувшись в плащ, громко разрыдался, всхлипывая и подвывая, плакал, как маленький Нуг, прощаясь с той спокойной жизнью, что была у него прежде.
Шурша, подрагивали крылья за его спиной, точно насмехаясь над его несчастьем. Лес, сочувствуя ему, почтительно притих.
И тут, произошло нечто, повергшее Турро в состояние близкое панике. Крылья, всколыхнувшись, завибрировали и, взмахнув вверх, легко подняли его в воздух. Турро взвизгнул, вцепившись в реденькую травку, которая, как он ни старался, предательски выскальзывала из пальцев. Земля медленно начала уплывать вниз, все дальше и дальше.
Турро запаниковал по-настоящему, вытянулся, как струна, и с испугом поглядывал вниз на поляну, теперь стремительно уменьшавшуюся в размерах. «Как ими управлять? Как управлять? – спрашивал он себя. – Ответ, я должен найти ответ...»
Теплый поток воздуха швырнул его в серое и влажное облако, задумчиво повисшее над притихшим лесом, и, словно потеряв ориентиры, крылья обмякли и безжизненно повисли. Турро, точно сорвавшись, начал падать. Черный лес с проплешинами полян и рек удивленно уставился на Турро, который, вырвавшись из плена облака, спешил навстречу с землей, уже начав прощаться с жизнью. «Какой бесславный финал, - подумал Турро и тут заметил полянку, с которой взлетел, - если и падать, то только на нее. Если упаду на деревья, то ветки раздерут меня в клочья...» И крылья, точно повинуясь его приказу, звонко хлопнув, раскрылись. Остановка была настолько резкой, что у Турро заложило уши.
- Ага! – Закричал он. – Понял!
И, проверяя свою догадку, медленно скомандовал:
- Налево! – И крылья, послушно взмахнув дважды, развернули его влево.
- Направо! – И все повторилось в обратном направлении.
- На поляну...
И, немного изогнувшись, крылья стали аккуратно снижаться, держа курс на поляну. Турро блаженно закрыл глаза, коснувшись ногами твердой почвы. На земле все-таки было спокойнее, скорей - привычней. Что ни говори, а земля – это великое место. Великое, хотя бы потому, что с него нельзя упасть. Раскинув крылья в стороны, Турро повалился на траву. Он лежал с улыбкой, глядя на суровые в холоде своем и бесстрастности звезды, и с удивлением отмечал, что и это огромное, захватившее все пространство от горизонта до горизонта, небо, неуютное и пугающее своей необъятностью, и эти лохматые, словно седая голова филина, дремлющие облака стали обычными, потеряли всякий намек на таинственность, стали ближе, стали ниже.
Вспомнив ночной кошмар, Турро хихикнул. Вот уж действительно, что если придется встретить громовержца. А потом прилечу в деревню, а меня там спросят: «Ну что, видел? Где бывал?» Я отвечу: «Да так, полетал. С Громовержцем словечком перекинулся, велел он вам привет передать...». Хриплый голос раздался прямо у него над головой. От неожиданности Турро подскочил.
- Да, счастье – это не только иметь крылья, но и уметь ими пользоваться. А иначе – это не крылья, а ненужный хлам.
Стоя на коленях Турро, щурясь, всматривался в темноту, с трудом различая силуэт фигуры, прислонившейся к стволу низкого разлапистого дуба. Тяжело опираясь на посох, и, чуть прихрамывая, на поляну вышел Старший. Остановился, вздохнув, и медленно опустился на траву перед опешившим Нугом.
- Ну что, как там на верху? – Погодя спросил он. – Так же сыро и холодно?
Старший говорил медленно, и в голосе его чувствовалась зависть, которую он, казалось, и не пытался скрыть. А Турро, точно сейчас опомнившись, затараторил:
- Нет, Старший. Там хорошо, там столько воздуха. Если бы ты только знал, как там легко дышится полной грудью и... - Он умолк и, улыбнувшись, добавил, - И еще там немного страшно.
Старший сидел напротив него и смотрел куда-то вдаль, выше Турро. казалось, взгляд его уходит, растворяясь в пустоте. Турро все говорил и говорил. Когда, наконец, он умолк, закончив рассказ, оказалось, что глаза старика, отмеченные печатью печальной торжественности, полны слез.
- Ты счастлив? – Обратился он к Турро.
Тот смутился, но виду не показал.
- Конечно, - ответил он, - я счастлив. У меня любящая жена, у меня дом и теперь у меня есть крылья. Я свободен, я могу летать...
- Постой, - перебил его Старший, - я рад, что ты так оптимистично все воспринимаешь, но объясни мне старому глупцу, зачем тебе эти крылья?
Турро нахмурился, почуяв неладное и, навострил ушки, что-то странное происходило со Старшим. Обычно немногословный, сейчас он задавал слишком странные вопросы. Турро пожал плечами:
- Крылья... Для того, чтобы летать, - выдавил он, чувствуя, что голос задрожал, выдавая его неуверенность.
- А зачем тебе летать? – Последовал новый вопрос. – Ты Нуг, а не птица.
- Я не знаю, замялся Турро, - наверное, чтобы не ходить, - он остановился, прикрыв рот и, понял всю запутанность такого объяснения.
Старший рассмеялся, но смех его прозвучал в притихшем лесу угрожающе:
- И что ты собираешься все время болтаться между небом и землей?
- Нет, я буду работать, - вдруг поникнув, пробормотал Турро. – Я смогу принести пользу нашей деревне, они узнают, что тоже смогут летать, если захотят.
- Крылья не вырастут у каждого, кто пожелает, - оборвал его Старший, - крылья – это удел избранных.
- Пусть так! - Воскликнул Турро. – Но я все равно в состоянии быть полезным. Во время ссор с гоблинами, я могу следить за врагом и бросать камни на их головы. Когда придет время сбора урожая, я бы собирал плоды с самых верхних веток деревьев.
Старик, опустив голову, рассматривал свой корявый посох.
- В деревню ты не вернешься, - не поднимая глаз, сказал он и точно поставил точку.
- Но почему?
«Что-то не так». – Подумал Турро, заметив, что холодок, возникший в груди, холодок от предчувствия опасности, заставил его поежиться.
- Да потому, - взорвался старик, - что это грозит спокойствию деревни. Ты – угроза. Ты принесешь разлад в деревню и в семьи. Нуги захотят иметь крылья, но крылья, если у кого и появятся, то не у всех. Начнется зависть и следом за ней – злоба, которая быстро перерастет в ненависть. Нуг начнет убивать Нуга. Смерть придет в наши дома. Нет, Турро Серен, отныне, с крыльями путь тебе в деревню закрыт. Навсегда.
- Но как же так?! – Возмущенно крикнул Турро. – Я ведь тоже Нуг, только с крыльями.
Воткнув посох в землю, Старший встал. Его седая борода сверкнула
тусклым светом и погасла, он нахмурившись, посмотрел на Турро, словно решая его дальнейшую судьбу.
- Вот так, именно, с крыльями ты перестал быть одним из нас. Ты стал свободным. Есть, правда один выход. Смотри.
С этими словами Старший скинул плащ и, повернувшись спиной к Турро, снял рубаху. На спине из лопаток торчали два коротких обрубка, неподвижных и темных. Турро онемел. Он смотрел на старика и ужас, вопящий ужас, вцепившись когтями в мозг, умолял отвести глаза.
- Что? – Начал, было, он и умолк не в силах продолжать.
- Ничего. – Немного равнодушно сказал Старший. – У меня тоже когда-то были крылья. Я тоже летал и был свободен, но Нуги, узнав об этом, решили убить меня. У меня был выбор: либо улететь и остаток дней скитаться по миру, либо остаться с ними с условием, никогда не летать. Я выбрал второе. Я отрезал свои крылья и забыл, что когда-то умел летать. Нуги простили меня и, как видишь, даже избрали своим старшим. Это было давно, слишком давно, чтобы ты помнил. Ты был тогда еще совсем ребенком. Я не думал, что история может повториться.
Он замолчал. Турро, не веря своим ушам, сидел, обхватив плечи руками, и дрожал, словно загнанная лисица. Они долго молчали. И, казалось, боялись посмотреть друг другу в глаза. Старик ковырял посохом землю, взгляд его блуждал по траве, словно искал что-то давно утраченное. Турро, широко раскрыв рот, старался унять торопливое дыхание, но оно каждый раз спотыкалось о неистовый бег сердца и мчалось дальше. Старший, подняв глаза, и пристально посмотрел на него, осторожно улыбнувшись:
- Я тоже простил их. Простил. Ведь крыльев не вернуть. Они отняли у меня нечто большее, чем просто пару крыльев. Они отняли у меня свободу, а я простил их. И теперь, став одним из них, вернее, оставшись подобным им, не жалею не о чем. Но ты должен лететь. Знаешь, - он, сощурившись, склонил голову, - иногда эти обрубки начинают двигаться, и тогда, я забываю, что за спиной ничего нет. Но взлететь не могу, и тогда я плачу.
Подняв мокрое от слез лицо к небу, Старший закричал:
- Проклятье! Нуги, ну почему Эзус – громовержец создал вас такими жестокими и нетерпимыми к другим? Почему, если кто-то не похож на вас, вы стремитесь расправиться с ним?
Старик неловко прыгнул, протянув тонкие сухощавые руки к небу, и Турро на мгновение показалось, что тот сейчас взлетит, но старческие ноги подломились, и он рухнул на землю.
- Ты должен улететь, - прохрипел он, - иначе лишишься крыльев.
Турро, не веря своим ушам, испуганно следил за Старшим. Он сидел на траве, обхватив себя за плечи, и чувствовал, как все тело начинает бить легкая дрожь лихорадочного озноба.
- Но, но... Старший, - неуверенно начал он, - я не хочу терять крылья, я не хочу покидать деревню. А, Бина, - ухватился он за воспоминание о жене, как за спасательную соломинку, - Бина, ведь я люблю ее, как же мне бросить ее?
- Оставь, - голос старика шелестел, как опавший, мертвый лист, - я пойду в деревню, скажу, что ты умер. Оставь Бину, у нее начнется новая жизнь. Бина будет тебе обузой, и подумай, хочешь ли ты ее обречь на скитания, полные лишений. Она не заслужила этого. Конечно, каждый выбирает сам. Так говорят. Но, разве ты хочешь сделать ее несчастной?
- Но я люблю ее.
Старший усмехнулся:
- И ты хочешь, чтобы она тебя ненавидела? Глупец, взгляни, у тебя есть крылья, ты СВОБОДЕН. Пользуйся этой свободой.
Он замолчал и, повернувшись, медленно скрылся за деревьями.
Узкая кровавая полоска на востоке, ориентир, по которому летел Турро, медленно расширялась. Он летел, мысленно подгоняя крылья: «Вперед, вперед».
Над горизонтом показался краешек солнца, которое уверенно ползло вверх, набирая силу и разрастаясь, все шире, окрашивая облака нового дня, и слепило глаза.
«Да, наверно Старший был прав, - думал Турро, - так будет лучше для всех, для Бины, для тех, кто остался в деревне, и быть может, для меня самого».
Он летел навстречу солнцу и новому дню. Еще одному новому дню. История эта произошла в канун праздника сбора урожая и исполнения желаний. Желаний чарующих, нелепых и подчас пугающих.
И быть может, кто-то еще, не важно человек или гном, мечтающие о полетах наяву, тоже загадают себе в этот первый день, второго месяца увядания парочку крыльев. |
