Чайковский прыгнул…
В детстве его очень любили. Самое вкусное, самое полезное и самое ненаглядное было только ему. Всем остальным как повяжется. Он был горд тем, что именно ему выпала возможность быть обожаемым Ею. А когда настало десять, то Она умерла. Тихо так, и совсем крошечно. Что-то металлически цокнуло внутри и безымянно замерло. Как забытое время, как солдаты на белых потемкинских хрониках. И случилось тогда навсегда. Вокруг чуть дышали, вокруг заламывали руки и били истошными лбами гробовые зеркала. Метались чайками и звенели монетными россыпями. А он еще долго пытался Ей сказать то, что было понятным только им обоим. Тыкался носом и вбирал в себя Ее запах. Алая струйка бархатного кайфа. Все без остатка. Вдоххххх-х…Решено! Больше никогда им не быть. Ему политкорректным, а Ей такой же смешной и пророческой.
Щелк!
Желтый оглушительный свет выбросил его в самый центр. На камни, на холодную скользящую проволоку. Воняло мылом и жадным сцыкливым потом. Все курили и свистом заводили его остывшую кровь. Бей!
Раз.
Два.
Три.
Еще немного и воздух станет полностью змеиным…
- Сука! Как бы я хотел, чтобы все они сейчас воедино оказались напротив меня! Жены, мужья, любовники и педерасты. Анархисты, шовинисты, иуды и спасенные ими. Их пузатые дети, и дети их детей. С ружьями, с сетями и с канадскими томагавками…
Четыре.
Пять.
Шесть.
Он поднял глаза. Впереди, теперь, только резкая боль и остатки его памяти. Кусочки Ее ванильного халата и Ее сладкий сказочный шепот. Вот и конец.
П р о щ а й !
Щелк!
и вырвались наружу его веселые мышцы. Бей!
И Чайковский прыгнул… |