Представляешь, лошади несли,
и звезды разбег дугою вдали,
подытожил ночь – себя спасли
вновь, как раньше; там, где потеряли…
А на утро были дождь и слякоть,
плыли в лужах старые сомы,
ты солила яблочную мякоть,
Будда за стеной читал псалмы,
пахло забродившею фисташкой,
хвоей укрывала ель альков,
паучок заканчивал рубашку,
лепестки сплетая васильков.
Ты примеришь платье, не услышав
хоровод и песни из угла,
где мурлычет кот, где пляшут мыши,
где не будет никогда метла…
С высоты надптичьего пространства
водолей смеялся молодой,
обрекая время постоянства
течь иначе, новою водой.
И речная заводь из стакана,
молоком, пролитым на столе,
очертила призрачные страны,
мёд смешав с початым божоле…
Мы с тобой восторженные дети,
нам еще родиться и уйти,
мы в начале первого столетья
в бесконечном вечности пути.
Мы спешим по переулкам сердца,
разбирая карту новых дней,
жить слагаемым двух малых терций,
не меняя преданных коней.
На руинах Вавилонской башни,
в пепелище безрассудных слов
мы спешим засеять новым пашню –
тем, что приготовил нам улов.
В дом войдя с открытою улыбкой,
приглашаем Голиафов в круг
мантры судеб, пеленою зыбкой
отделяющий огонь от рук…
Вот у камелька слагают кости
в длинный благозвучный диссонанс
наши притаившиеся гости,
до поры не помнящие нас…
Mozart и ребенок вдохновенный –
будущее с прошлым во плоти,
новою игрою в пене бренной,
обреченный счастья груз нести.
Он сейчас Давид в своем молчанье –
так когда-то пошутил Иса;
вылепив из глины птичек знанья,
отпустил резвиться в небеса…
И они резвятся на просторе,
по вселенной вечности огней,
где давно уже никто не спорит
над причиной следствия корней.
Где в ушко игольное стремится,
васильковой ниткой, караван
над зерном гречишным, в перьях птицы
притаившись, в складках платья стран.
Там есть все – сомы, фисташки пряность,
Будда и псалмы – в одном мешке;
там есть ты – печали светлой радость
и любовь – вселенная в ушке… |
