сетевой 2.
один венский портал.
“Что это, папа? Необычайно…необычайно (Анна замялась, хмурясь в беспорядочных лучиках недавно схваченного “необычайно”)…по-разному как-то… как если рвать что-то…” “Пересохшими губами”, - мысленно добавил доктор. Папа Фрейд позабыл убрать со стола ночные записи: отдельные попавшиеся в смятении под руку листы – не те обычные потайные тетради. Папа Фрейд позабыл убрать со стола ночные записи: отдельные попавшиеся в смятении под руку листы – не те обычные потайные тетради. Под диванным покрывалом вдруг восстановилось ритмичное шевеление. Конечно же Анна не узнала свой ночной бред. Для кого угодно не узнала, но не для отца: прошила пальцами ночное белье; странный сорт улыбки, которая смущенно-дерзко обнажает возвращающиеся в человеческое положение стилеты клыков: «Умирающая кошка – или утренняя Анна». С большого пальца ее точеной ножки проложила на пол путь струйка алой густой жидкости. Зигги ощущал волосками своего тела, как она просачивалась в изумрудный ворс ковра, как пленка жизни его дочери растягивается и рвется. «Видела ли это ее мать?»
-Можно я возьму поиграть тот гуттаперчевый пенис, тот… папа, тот, который в маленьком ящике?
-Не сейчас, - холодно ответил отец, поднимая полог рубашки девочки. Он присел на колени и рассматривал ее левое бедро, на внутренней стороне которого было отчетливо набрякшее вздутие с небольшим свищем; в последнем виднелись темные вкрапления чего-то, видимо, инородного; слегка ослизненные малые губки. Запах девичьей постели, постепенно втягивающийся в складки отпущенного белья. Анна поднимала взгляд вслед за очками отца. Весь пол почему-то задвигался. Кисловатость в привкусе крови напомнила ему о том, что он еще не завтракал. Саламандра на столе лакала чернила и умирала. «Надобно перелить их в высокий стаканчик – это мои любимые». Животное свалилось на пол.
«Когда я досчитаю до трех, Вы вернетесь в эту комнату и проснетесь… раз, два, три…- Вы снова в сознании (скоро я еще жестче ограничу применение этой сомнамбулической праздной практики; гипнозы почти несостоятельны)- Фрейд заканчивал гармонично прерванный сеанс анализа. Из-под покрывала вырисовалась дамочка. Порывшись под юбкой, она вытащила желтый резиновый пенис из своего заднего прохода, оправилась и, осведомившись о времени, ускакала. Член плавал в формалиново-спиртовой ванночке. Анна собирала саламандр.
***
В кабинете было зябко. В который раз пробили часы. Фрейд уже не считал удары. Все в доме спали. Из коробки выглядывал неподвижный хвост земноводного.
-Папа!…
Крик дочери был резким и неожиданным. Фрейд дернул рукой, оставил грязную черту на странице и толкнул пузатую мутную баночку. Стеклянная каракатица перевернулась и выпустила остатки чернил на пол и на халат. «Чертовщина», - пробормотал Зигмунд и пошел в комнату дочери.
Анна не спала. Ее приоткрытые губы были налиты кровью, в расширенных глазах стояли слезы. Не в такт ускоренному глубокому дыханию подрагивали открытые худые плечи. Отец поморщился, подошел к кровати и откинул одеяло. Нижние конечности дочери подогнуты, рука зажата между бедрами, на смятой простыне светлые влажные пятна. «Вот оно»,- подумал Фрейд, обхватил рукой колено девочки и раздвинул тонкие ноги.
-Анна, убери руку.
Пальцы Анны блестели и дрожали. Раскрытая плоть была розовой, мягкой и слизистой. Фрейд смотрел на тело дочери, придерживая одной рукой ее ногу, другая рука безвольно висела вдоль залитого чернилами халата.
-Папа,- прохрипела Анна. –Папа, мне снилась война.
-Да, да… конечно… - Фрейд разжал пальцы и порывисто вышел из комнаты. – Да, конечно…
Одеяло осталось лежать на полу. Анна облизала пальцы, перевернулась на живот и уткнулась в подушку. Где-то капала вода. «Да, конечно»,- все бормотал доктор. -«Чернила… Мне нужны чернила»…
Ночь несла работу. Анна извергалась речами во сне. «Нужно все записать и не сбить ее своим шумом, не дать ей закричать, заразить этой лихорадкой мать, прислугу…»
Ночь рвалась внутрь сквозь окна и Анну.
***
Этим субботним утром он (это уже срослось в плановую обыкновенность) продолжил свои кокаиновые эксперименты – с остатками чувства самосохранения, возможно. Возможно, с волевым жонглерством. Возможно, еще какая-то чепуха. Фрейд научился откровенно плевать на резоны в этом деле. Были субботы и только.
Мелкие бугорки, налипшая, покрытая каплями краски геологическая взвесь, приставшая к эластичному пергаменту, образующая аляповатый, набросанный астматическим импрессионистом узор, - все, чего стоит шкурка саламандры. Вновь саламандры, растекающейся в тонких пальцах пригоршней болотной жижи… темно. Мало света, мало воздуха. Пространство комнаты заполнено тончайшей серовато-белой пылью, оседающей на слезящихся глазах. Зигмунд надавил костяшками пальцев на левое веко, открыл глаз. Картинка уползла в сторону, фон заполнили мигающие темные и светлые пятна. Еще один глаз смотрел на человека с потухшей сигарой из стеклянной бутылочки: чернильная поверхность казалась выпуклой и будто поводила маленьким светящимся зрачком.
Фрейд лениво шлепнул саламандрой по столу и встал. Комната резко уменьшилась в размерах, пронзительно ощетинилась углами. Заныли глазные яблоки. Он почувствовал, как снаружи давит на стены и оконные стекла ветер, сжимая коробку дома. «Изощренная средневековая пытка: опускающийся потолок», -мелькнуло в голове. В глубине коридора слышалось сбивчивое топанье в такт тихой детской песенке. Анна опять отбивала квадратики пола, прыгая на одной ножке. Зигмунд оторвал от пола левую ступню. «Дурацкая песенка!…» Анна распевала про какую-то Гретхен и ее барашка. Песенка вдруг оборвалась, топанье стихло. В висках задавило, подкатила тошнота. Фрейд подпрыгнул на правой ноге, протянул: «Дя-а-а-а-адюшка Гюстав!…» и скорчил рожу. Прыжок немедленно выстрелил болью в переносицу, свело горло. Саламандра на столе начала менять цвет, раздуваться, как резиновая, заполняя собой все поле зрения.
Фрейд закрыл глаза. Зазвучала немецкая песенка о барашке Гретхен. Ветер. Всюду темно-серый ветер.
***
Угольно-блестящая бабочка красовалась на руке у Фрейда: «Это мой ошейник на сегодня.» Червь ее узелка слегка ежился, подергивался под пальцами, оставлявшими на черном ворсистом брюшке светлые кокаиновые следы, лабиринты сосочков эпидермиса, в которых так сладко теряться, - боль вырвала из украшения трепет бархатных крылышек, задвигалась игла на брюшке. Анна улыбалась, глядя на отца, а по кисточкам гардин на освещенную сторону поднимались мелкие точки, крупинки тени. «Анна, интересно,- ты слыхала о Микки-Маусах?» – он глядел в зеркало на красную точку чуть выше воротника. Анна сидела за спиной в черном пиджаке, спрятав поджатые колени под рубаху.
-А ты смотрел в глаза умирающего насекомого? – возникшая фраза взорвала размеренность течения идей доктора. «Она не… как?!… не может видеть то же, не может… даже если представить… почему она сказала это именно сейчас?» – попытался вернуть спицы в нити событий, все еще глядя в зеркало; просто отбросил начисто возможность идентичного восприятия. «Даже если она нашла шкатулку – это не объяснение».
-Я знаю, где твоя коробочка, но в ней что-то, что пахнет невкусно, МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, и еще там живут призраки – души твоих слезинок.
Фрейд рывком бросился к дочери, которая смотрела на него необъяснимо большими и спокойными глазами. Губы плотно сжаты.
-Что-что ты сказала, милая?!
-Я уже давно ничего не говорила, - с промелькнувшим механическим смешком ответила дочь и вытянула ручку с указательным пальцем в сторону стены. – Это в наших головах, это без говорения. Иррациональное, как похоть неустанно насилующего альвеолы воздуха этой комнаты, спокойствие возвращалось к отцу. Кажется, дыхание выравнивалось в такт молчанию, пока голова Фрейда медленно поворачивалась в указанном направлении: под коптящими потолок часами лежала снова мертвая саламандра. Слепые деревья забавно жались, щупали зеленью оконные стекла."Папа, отчего она умерла в этот раз? А Микки-Маус - это такой сказочный мышонок из Америки, а еще у него есть...."- звонок. "Откуда вы, дети, берете этих сказочных персонажей? Теперь Америка..."- неужели такая внутренняя болтовня по ходу выходного туалета и сейчас сработает? Служанка открыла дверь, и в коридоре знакомо затопали мужские туфли. "Нет-нет, не убедительно..." Снова провал.
"У него есть подружка - Минни. И еще была война, ужасная война. Много-много толпящихся людей. Злые, голодные, они артиллерией прощупывают дорогу» ,- писк в ушах затихал. Фрейд сжимал руками голову, стоя на коленях.
-Это дядя Гюстав. Не хочешь ли поздороваться с ним?
Дверь надрывно и тихо скрипела секунд десять, пока из-за нее не блеснуло пенсне Юнга.
-Я почти готов,- отец поднялся с колен, смутно соображая. Кивнув, Юнг опустился на ближайший стул и адресно улыбнулся девочке. Та, подхватив коробок с саламандрой, подбежала к нему:
-Постарайтесь выяснить, отчего наступил летальный исход!-звонко отчеканила Анна. Ее лицу необыкновенно не хватало ее триумфальной улыбки.
Через семь минут врачи уже прогуливались по аллее, направляясь к дому Юнга. Фрейд выглядел оторопело, и Карл Гюстав то и дело (так часто, как, наверное, никогда раньше) посматривал на его лицо в ожидании возвращения к слишком знакомому спокойствию. "Неужто.... да, и впрямь..." - его губы безмолвно шевелились. В это мгновение Юнг впервые обратил внимание на темные зеленоватые подтеки в уголках рта Фрейда. Эти массы кое-где взялись комочками снаружи губ. Фрейд механически стер эти крупинки с левой щеки сухим движением, продолжая что-то покатывать между пальцами. "Как все смешивается.... Странно..."
Просветы в деревьях напитались прозрачно-багровым оттенком и сыпали коричневыми хлопьями на прогуливающихся. Разговор обрывался и надламывался. Коробочка в руке Юнга оставалась беззвучной.
-Вероятнее всего, мои китайские чернила. Полный живот. Или нет? - и Фрейд указал на влажно блестящий эпителий раздутой кишки. Беспокоила шея.
-У Вас там заметное покраснение и припухлость,- указательный жест Юнга перчатками: лиловые лучи из-за занавески выхватили бешено засновавшую пыльцу присыпки из сумерек комнаты. Вскрытие продолжалось. -Хотя по консистенции это не... не жидкость даже. Что-то корпускулярное,- пальпарные пробы уже не удовлетворяли врача, и пальцы нащупывающими скачками прошлись по инструментам к малому ланцету.
Из полутьмы освещенно выдавался высокий лоб Юнга. Даже развлекаясь вдвоем с Фрейдом, ему каким-то неоговариваемым образом доставалась ассистирующая роль. Как и сейчас. Очень естественно. Доктор снова потер очажок на шее, воспользовавшись холодной ручкой ланцета.
Разрез. Оба приблизились к препарату. Юнг корректировал свет, когда Фрейд оттягивал латерали щели зажимами. Свет почти впритык пододвинутой лампы как бы наталкивался на какую-то невидимую преграду, и тьма полости не теряла своей густоты. Казалось, что еще секунда - и она брызнет наружу, поглощая всякую видимость. Голова Фрейда кружилась, и еще какие-то странные позывы к мочеиспусканию. Надрез немного продлили, целиком развернув внутреннюю часть: сгусток тьмы, наполнявший ее, открылся.
Глаза закатывались. «Я через минуту»,- металлически прозвенело. Фрейд больше не мог терпеть.
Карл Гюстав еще не успел оторвать внимания от тьмы.
-Но здесь заметно какое-то мелкое движение.... - он возвел взгляд на друга. -А Вам, по-моему, нужна помощь,- попытался проводить занемогшего.
-Смею надеяться не в клозете,- Фрейд произвел подобие улыбки. Коллега ответил и отступил назад к столу. Уперся пуще прежнего и тут же рявкнул взволнованно:
-Как это?!...
Кишка была пуста, за исключением черно-зеленой слизи. Он окинул взглядом стол, половицы, инструмент... вдруг вздрогнул от неожиданности, случайно задев ванночку: под ней копошилась груда мелких многоногих созданий, медленно расползавшихся в поисках тени. Абсолютно черных.
«Война, война! Ураганы из банок, горящие стрелы, и много-много марширующих людей. Без лиц...»- пуговицы его брюк не слушались пальцев; воспаление на шее жгло. Ощупывая его, Фрейд возвращался в кабинет, когда оно вдруг сдулось под пальцами, а в слегка окровавленной руке осталась темная крупица. Головокружение не давало рассмотреть ее. Он входит в кабинет, и полузакрытые слезящиеся глаза застают Карла Гюстава с блокнотом перед мерной стеклянной банкой с непонятным содержимым. «Смотрите, что я нашел...»- молвил, протягивая руку, Фрейд, ступил еще несколько шагов и рухнул на пол.
Не было ничего. Потом зазвучал голос дочери.
-Теперь ты вспомнил, как искал свое отражение в фасетках стрекоз на реке... Они ворочали длинными брюшками, когда ты прикладывал их к шортам, потешая других мальчиков («Брат все же нырял глубже. А я хотел научиться дольше задерживать дыхание. Держаться.»). Ты часто гляделся в зеркала: растущее внутреннее зеркало подталкивало. И ты носился по тающим обломкам зеркал, пока они не слились. Тогда ты провалился в самую гущу своего отражения («Держаться...»), чтобы учиться не дышать. Потом тебя взял порошок-помощник («Моя резная шкатулочка...»), заменивший дыхание, когда ящеры прогрызали твои глазницы навстречу сновидениям. И ты плакал вместе с ошеломленным Ганнибалом над холмами, усеянными изувеченными телами его воинов («Держаться.»), когда небеса раздирали смертный рев раненных слонов и сладкие стоны твоей матери,- ты плакал. Когда на тебе в первый раз нашли клеща после загородной прогулки, ты так боялся («Держаться!»), а я почти не испугалась. Ты убежал от взрослых: они хотели выдернуть его, тебе бы пришлось терпеть боль и отвращение; пока ты прятался, он исчез, и ты сказал, что ОН САМ ОТПАЛ («Да, да, он сам отпал.»), но все это время он был с тобой, наполнял тебя своими выделениями, переваривал твой кокаин. А ты глубже и глубже проникал в бездну рефлексии, пока не уперся полированным стеклом своего черепа в хитиновые бугорки его кутикулы. Кольцо твоего энцефалита замкнулось, и твоей речи, твоих идей в этом благословенном мире уже недостаточно («Почему транс-эго говорит через Анну?»), эксплуатации твоего тела уже слишком мало. Вирус вырывается наружу и... Это ведь твой принцип реальности: задержать дыхание, чтобы в отведенный момент сделать самые сладостные вздохи. Пусть даже не воздуха. Дыши же. Дыши...
На лице дочери вырастали усы и пенсне, облачая ее в доктора Юнга с холодным компрессом в правой руке.
-Не менее пятнадцати минут Вы не реагировали на мои старания.
-Я ничего не говорил (пальцы вновь обыскали шею)?
-Глухо и судорожно шевелили губами. Все это время.
Фрейд поднялся, опираясь на «ассистента» и табурет. На столе распласталось подсыхающее чернильное пятно.
-Как Вы и предполагали, Ваши превосходные китайские чернила. Но Вы не рассказывали, что с ними может происходить подобное (над ключицей был маленький кровоподтек, ранка затвердела).
-Подобное чему?
-Ну... образовывать сгусток, что ли. Своеобразный сгусток с динамической поверхностью; хотя, возможно, это влияние соков кишечника.
Солнце выжимало липкий сок из асфальтовых дорожек. Солнце гоняло по аллеям куски Юнга, стрекоз, лаборатории и забав Анны. Солнце прыгало на одной ножке в бесконечных лужах китайских чернил. Солнце тонуло в контуре парка. «Как там Анна? Это очень глубоко. Удивительный кошмар»,- заключал доктор, стирая с губ зеленоватую каплю. |
