мой гринвич – глубоко провинциален.
катя века на подступах к столице,
он, право же, ничем не уникален,
но мне там посчастливилось родиться.
хотя не там… спеленутою куклой
из киева меня везли на «волге»,
и майский дождь за окнами агукал,
и ландыши белели, как пеленки…
там дом следил за мною во все окна,
и жизнь текла от классиков до классов,
клондайки календариков, оберток,
и заросли пахучих непролазных
шиповника, сирени и жасмина,
и золотых шаров на тонких стеблях…
там север дома угощал малиной,
а юг – встречал цветами из-под снега…
там два окна – мои иконостасы.
в них просто улыбаются и машут
пятнадцать лет, а может, даже двадцать.
и нет прочнее ритуалов наших.
там ждут сегодня моего ребенка
и я там до мозга костей ребенок…
нет бабушки.
собак нет. и ремонты
сменили в доме расстановку комнат.
дом, переживший гомон коммуналок…
там, говорят, гостил иван козловский.
ирония судьбы: теперь с экрана
поет сегодня молодой козловский.
здесь больше нет ни гамм, ни пианино.
фасад облеплен банком и салоном.
мои аборигены-старожилы
окружены тем непонятным н о в ы м,
что вековой кирпич оденет в пластик,
не видя ни трагизма, ни комизма…
балконы, как под глазом лейкопластырь,
меня встречают уже в э т о й жизни.
копеек десять, здесь, в кинотеатре,
мог обменять на мифы и легенды,
зимой – снега прорезывать коньками,
а летом – на качели впрыгнуть первым…
мой гринвич – глубоко провинциален.
с тех пор от жизни так немного надо...
мой сын – дитя компьютерного рая –
найдет своё окно? не на экране? |
