| Иван Трофимович слыл стариком тихим, спокойным и малообщительным Жил себе один, соседей уважал и редко ходил в гости. Как вдруг исчез. Куда, зачем – так и осталось для всех загадкой. Накануне вечером засиделся Иван Трофимыч с соседом художником. Сначала вместе выпивали, а потом решил сосед у соседа навыки искусства перенять. До поздней ночи Иван Трофимович выводил тело какой-то Афродиты, только ничего у него не выходило. Одна образина на все полотно - вытянула морду, выпятила уродливо – кривобокую грудь. И усмехается будто. От злости у Ивана Трофимовича вытекла мутная слеза, потекла по щетине, по шее, затекла под майку и, попав в трусы, задохнулась там. «Ну и Хуйня!»- сказал сосед, оглядев рисунок. Ушел. Остался Иван Трофимович наедине с собой и нарисованной Хуйней. Лег в кровать, но заснуть не смог, всю ночь ворочался. То ему звуки из розетки слышались (он даже подпевать начал), то будто в ванной кто-то хрюкает. Встал, зажег свет. Видит, занавеска шевелится и лезет к нему что-то, ручищи тянет. Вскрикнул Иван, убежать хотел, спрятаться. Да чувствует, не может, ноги не слушаются. Закрыл глаза, тут его уже и за руку дергать стали. А потом целовать начали. Сначала в голову, а потом все ниже и ниже. Смутился Иван Трофимович от такой напористости. Застеснялся, что сам стоит словно истукан. Решил на ласки ответить, глаза приоткрыл. Видит, Хуйня перед ним стоит. Та самая, которую рисовал перед сном. Губищи напомаженные тянет, ручищами его гладит. А сама улыбается и глазки строит. «Полюбила я тебя, - говорит Хуйня, - теперь не отстану. Пойдем со мной, будешь мне помощником. Мир – то большой, есть, где править». И так хорошо стало Ивану – то ли от слов уродины, то ли от давно забытых ласк, что потянулся и сам к ней. Прильнул, присосался и через минуту слился воедино. |
