****
Желтый кот вел на веревочке блестящую синюю рыбу. Она глубоко дышала, погружая свои плавники в сухой песок. Она хотела остаться на месте, постоять, оглядеться, и решить для себя свое самое важное. Решить раз и навсегда. Как если бы, быть или не быть. Но, у кота времени не было. Совсем. Точнее, совсем чуть, в самый-самый обрез. Кот спешил. Широкими шагами он перескакивал улицы, мелькал витринами и гасил крики дырявых дворовых старух. Скоро ему тридцать. Успеть бы на последнюю электричку! А рыба, пускай на память, пускай в стеклянном серванте, пусть для истории, пускай на соус, на хрустящие бородинские тосты. Вспомнилась Каренина. Вдалеке гудок и прощальный краешек серого тревожного неба. Все правильно. По рельсам всегда проще, в кедах намного быстрее, а вниз головой, это когда цель твоя достигнута. Остается только поставить печать и щелкнуть на память объективом. Chees! И вся боль на первой полосе.
****
Желтый автобус вез цветных пассажиров. Ехал быстро. Спешил. Все держались за поручни, крутили головами, и обсуждали вчерашние новости. Диктор сказал: Товарищи, завтра пойдет снег! Станем прыгать на остановках и дуть на стекла. Отогреется их маленький кусочек, оживет резными узорами, станем глядеть ему внутрь, будем улыбаться и, по-доброму, щурить глаза. Ловить снежинки и лепить свое драгоценное завтра! А водитель, чиркнул зажигалкой. Впереди еще сотка. Впереди еще пять жизней. Тапку в пол! И 160 на спидометре...Welcome to Kyiv. Вспомнился Плейшнер. Кисет и тихое мягкое солнышко. Утро. Юстас Алексу: та Женева, что кроет крышами, и ждет его голубями, завтра будет для него последней. Таким себе, девятым валом. Истошной круговой порукой. Постановили. Закуривай!
****
Желтые мимозы продавались у театра. С утра, мимо него, всегда пробегала белая собака, и озадаченно смотрела на всех продавцов. Ей было непонятно, почему именно эти цветы всегда покупали те, у кого на лицах были одеты маски из спресованной грусти. Собака сидела целыми днями возле ступенек, и крутила в своей голове пасьянс. Не выходило, не сросталось, не заканчивалось…Прохожие кидали ей хлеб, гладили ее по загривку, и заряжали себя ее пульсом. А в ответ им, большие прозрачные глаза. В ответ ее дождь. Столетними каплями, чешуйками ее немого, черно-белого мира. Вспомнились панфиловцы. Можно их вырезать, можно втиснуть их между страницами, а можно склепать последний их крик. До самого последнего патрона. И вперед! А асфальт будет медленно остывать. Асфальт, в который закатают наше с тобой белокурое детство.
****
Желтый цыпленок яростно клевал свою скорлупу. Тук-тук, он уже чувствовал запах рассыпанных пшеничных колосков, слышал чьи-то голоса и шорохи сарайных мышей, он жаждал вдохнуть в полную грудь, и оглоушить весь мир своим долгожданным Яяяя-я! Есть страны, в которых не едят свиней. Есть страны, в которых на улицах нет ментов и трамваев. А есть слова, смысл которых в ожидании других, более важных слов. Вот и сидишь себе, и ждешь. Вокруг происходят, вокруг происходит, решается, решаются, падают, и взлетают. А ты все смотришь на цыферблат, и в ее глаза, в ее глаза, и на цыферблат…Тик-так. Тик-так. Вспомнились субмарины. Скрытая злость, тонны мирового порядка и ночного трепета, но пока не провернешь их ключом, все бесполезно и дешево, все тихоходно и безлико. Пли!
**** |
