Говорят: Коленька – своя колоколенка. Еще говорят, что Колька-дворник слабоумный. Пусть их. Управдом говорит: Николай (я на это имя и не оборачиваюсь, какой я Николай, так царя величать надо, а я что? Я человек маленький, тихонький, а он все равно – Николай) ты б так много не пил, Николай, мы ж все-таки тебя жил площадью обеспечили мы ж тебя обогрели-приютили-накормили, а ты... И рукой машет. А бабоньки вторят: не пей Коленька, не пей. Последние мозги пропьешь. А я выпью. А я пропью. Потом обожду и снова выпью. Зачем мне мозги-то? Когда у меня душа есть. Не бог весть какая, конечно, но зато есть, зато своя. Хоть и прохудилась кое-где, зато широкая. Мы с Любкой моей в нее четыре раза обернуться можем, а еще останется. Любка. Ух, бабища, ух мать, за такой никому не стыдно приударить, ни тому же царю, ни управдому, а ко мне сама пришла. И терпит. Терпит, еб твою налево. Все терпит. И то, что пью, и то, что бью, и то, что Любкой называю, хоть по паспорту она Света. Люблю – значит, Любка, я так думаю. Вот если бы она мне лампочку в туалете вкрутила, или свет от нее какой исходил – Светкой бы звал. Вон Людка была томная девица, так я её Томой и звал. Хотя куда ей до Любки, ей до Любки как до Харькова пешком. Любка она как капелька росы на краю одуванцова листа, как колосок ячменя. А жопа то, жопа то у Любки, какая! Такая, что она даже в тапках как на каблуках… Эх да что там, вам бы поглядеть. Вы бы либо от зависти с моста кинулись, либо от её красоты в бога уверовали. Честное слово.
И после этого Колька – дурак! Сами то…
А даже если дурак, то дурак везучий. Вот еще совсем недавно я не был полноправным дураком, так, не туда не сюда, но вчера мне свезло. И все стало на свои места. А то какой же я был дурак, если мне даже сдачу в магазине ни разу не передали, если я даже завалящего пятака по весне за подкладкой не находил. Но вчера все изменилось. Шел я пьяный в дребадан, вырисовывая синусоиды и другие различные загогулины. Если представить, что Абрамцевская улица – ось игрек, а Череповецкая ось икс, то я был на этой системе координат, как медведь-шатун, вверх-вниз, вверх-вниз, или даже если совсем образно говорить, я как кардиограмма сердца планеты, не секунды мне покоя, амплитуда что я ебал.
Шел, шел, и тут, на тебе, здравствуйте. Заплел ногами такие кренделя, что естественно полетел рожей в землю. Лежу значит, кое-как на спину перевернулся, и на звезды пялюсь, красивые суки, но далекие, а рядом что-то вроде как мяучит. Я глаза скосил – котенок, рыжий, как и я, и морда как у меня, глубокомысленная. Ну, верно говорят, дурак ты Колька (или это я головой так хорошо приложился?), что еще мяучить, кроме котенка, может, - правильно, ничего. Так вот, мяучит это чудо, и вроде бы, хуй с ним, пускай мяучит, да только лапой то котенок на какой-то зеленой бумажке стоит. Я пригляделся, как есть – тыща. Думаю, вот и мне повезло, вот и я теперь дурак по всем правилам, по всем статьям. Первостатейный теперь дурак, правильный.
Я как-то сразу протрезвел. Котенка за пазуху, деньги в карман. Куплю-ка я водки – думаю, - Водки и пирожных для Любки, она у меня на сладкое падкая… И котенку молока. Отблагодарить надо.
Добрался я до Любки глубоко за полночь. Время. Время! Как оно меняет нас, еще вчера мы были молоды, строили планы и были, как говорится, полны наивных ожиданий, но сегодня показало нам дулю, и, вот, вместо пирожных, я несу тебе, Люба, московского разливного. Но неужели вы верите, что мог я так низко поступить, так пасть? Нет – не мог. Ведь из нагрудного кармана моего пиджака, фабрики большевичка, выглядывал любопытный мерзавчик, пуфф, столичный фат и слов транжира, а за отворотом прятался рыжий обормот.
И когда Любка открыла мне посреди ночи, хмурая спросонок, случилось так мной ожидаемое чудо. Лицо её засияло, она блаженно заулыбалась, а руки сами собой потянулись к пиджаку
- Светлана, - в такой миг никак иначе назвать я её не мог. – Светлана…
И тоже блаженно заулыбался. Она вытащила у меня из-за пазухи котенка и прижалась к его мордочке носом. Стала тереться и приговаривать:
- Какой миленький. Какая лапочка.
- Надо его покормить. – Проворковала она, а я выпал на мгновение из реальности, провалился сам в себя, в глубину своей русской темной души, и уже почти снятый сапог стал натаскивать обратно. Ебт, так и знал, что что-то забыл!..
.
- За Коленьку! – и все закричали «За Коленьку!», и я тоже закричал, потому что мы пили не за меня, а за так прозванного котенка. Мы чокнулись, выпили и закусили. Тут же кто-то ловкой рукой разлил еще по одной, и мы снова выпили. За Коленьку! И это уже за меня, потому что здесь балом правил я, – водка, колбаса, салатики, копченая селедка и огромный торт – все за мой счет. И все же, все благодаря котенку. После того как я его притащил домой, везти мне стало несказанно, ну просто неслыханно стало везти. Что ни день то сотню найду то пятьдесят, а то и тыщу.
Почти две недели прошло с той памятной ночи. И почти две недели мою комнатушку в коммунальной квартире распирало от гостей и моей гордости. Похорошевший от обилия жрачки и ласковых рук Коленька, лавировал среди мужских и женских ног, залезал на стол и принимался жевать кубики докторской колбасы, разве что водку не пил, впрочем, и пива тоже не пил, только молоко. Но ему можно, он удачу приносит.
Поначалу я никак не связывал котенка с находками. Просто радовался везению и как мог, радовал Любку, тащил для нее из магазина всякие вкусности и приятные мелочи, а себе брал обычные ноль пять, куда без них то? Но в одно утро, поправившись пивом, я медленно прогуливался по аллее ведущей к дому, котенок сновал где-то под ногами, то чуть отставая, то, забегая вперед. Голова полнилась светлыми мыслями, в ту минуту я испытывал бескорыстную чистую любовь ко всем жителям планеты земля без исключения. Что творит с человеком пиво, казалось бы, еще совсем недавно я был зол, угрюм, и хотел трахнуть все человечество, а теперь? Теперь я шел и улыбался случайным прохожим, отбросив все мирское за спину в урну. К черту, сказал я себе, будь добр к людям, Коленька, возлюби ближнего своего как самого себя, поделись своей радостью с окружающими. О, знали бы они те чувства, бурлящие в тебе, Коленька, разве были бы они так злы и равнодушны, разве бы толкали они тебя плечом. Да не за что бы не толкали. Только если от неуклюжести, но никогда чтобы задеть тебя или унизить. Как здорово и хорошо было бы не забывай человек состояния, в котором сейчас я пребываю, этого прекрасного времени, когда на смену дождю приходит радуга. Тогда бы каждый день становилось все светлее и светлее, а ночи бы приносили только покой и прохладу. Но…
- Везучая ты сука, Коля! – Кто-то хлопнул меня по плечу, распугав мысли и развеяв ареол спокойствия. Меня сразу замутило от выпитого, и я поспешно налил себе пятьдесят грамм, нет ничего лучше, чем пятьдесят грамм, когда к горлу подступает дурнота. Больше конечно духовная, чем физическая.
- Знаешь что, Коля? Если бы я… - продолжил он. Но я, почувствовав неладное, нанес превентивный, упреждающий удар, - махнул залпом еще пол стакана водки. Чужой голос поплыл, как воздух в жаркий день над горячим асфальтом, а мое Я полностью переключилось на самоконтроль: только не блевани, Коленька, только не блевани, - заговорщиски шептало оно.
Рыжий котенок юркнул мне на колени, и я отрубился.
.
- Коля! – истошный крик вернул меня к реальности. Вопила Любка.
- Коля, эти бляди!.. – Любка плакала. – Эти бляди…
В дверях стояла вся зареванная Любка, рядом с ней стоял какой-то здоровяк, имени я его не помнил, помнил только то, что стакан водки с шапкой он выпивал залпом и без закуси. На больших его ладонях лежал Коленька, вся неестественность его позы говорила об одном. Мертвенький.
- Убью! – закричал я, трезвея в секунду, и бросился на здоровяка с кулаками. Я его бил, а он только лицо рукой закрывал. Левой. В правой трупик лежал. Любка что-то орала и пыталась меня оттащить. Тщетно.
Но истерика кончилась и я уже не бил, а лишь машинально стучал по широкой груди кулаками. За что, суки, вы ебанные, за что?..
И Любка уже не орала, а ласково так, тихо-тихо, шептала. Не он это, не он, Коленька, разве Лешка смог бы, он и паучка никогда не прихлопнет, не смотря на то, что такой здоровый, добрый он, Коленька, не он это, не он...
- А кто? – поднял я к ней прояснившееся и светящееся от выпитого и от слез глаза. И Любка поняла, что если скажет она на кого, не бывать тому в живых, не ходить перед девками в новых брюках, а лежать где-нибудь за городом и гнить зверью на радость.
- Не знаю я, Коленька, не знаю…
Тогда я взял котенка на руки и ушел с ним на кухню. Был четвертый час, и было очень холодно. Под окном шипел по асфальту шинами одинокий автомобиль. Я забился в угол и дрожал всем телом, плакал и сильно прижимал к груди маленькоеостывающие тельце. Больше всего на свете хотелось повесится, и почему-то под классическую музыку. Где-то в странах третьего мира от голода и пустяковых болезней умирали дети, а мне было похуй, все мое рыжее горе весило не больше килограмма.
Засыпай, Коленька, засыпай, пока спишь, глядишь и тебя как котенка удавят. |
