* * *
Мы едем в больницу на томографию.
Надо успеть к десяти утра.
Я сонный и небритый.
Где-то между желудком и горлом застряло и булькает кофе.
Ни туда, ни сюда.
Противное чувство.
Она в солнцезащитных очках.
Одета в стиле ретро: белое платье в черный горох, узкие туфли и белый дымчатый шарфик окутывает голову, как будто мы в пустыне.
Но это бывает очень редко.
Эти ее порывы выглядеть стильно и утонченно.
- Давай сегодня вечером поедем в кино?
- Давай. Поедем.
Я вывожу машину на шоссе.
Я поглощен дорогой. Она что-то там говорит мне с заднего сиденья.
Я временами киваю и поддакиваю, вроде как, слушаю.
Она, не обращая внимания на то, что я отвечаю невпопад, продолжает рассказы.
Так мы едем.
Ее духи сладкие и теплые наполняют собой салон.
Вокруг пахнет дыней и солнцем.
Или грушей и ванилью.
Или просто летом.
Ко всему этому примешивается едкий сигаретный дым.
Я смотрю в стекло: она раскуривает сигарету.
- Ой, мне тоже прикури!
Останавливаемся на светофоре.
Справа от меня джип. Черный, огромный, как бегемот.
Глядя в его отполированное брюхо можно даже бриться.
Его хозяйка – женщина бальзаковского возраста жует гамбургер из Макдоналдса.
В одной руке у нее еда, в другой руль.
Зашибись…
Слева – бэха. Снова черная. Катафалк какой-то.
В нем тоже женщина.
Уже помоложе, я бы сказал даже девица.
Блондинка с неправдоподобно длинными розовыми ногтями.
Она вообще сидит и разговаривает по телефону.
Словно у себя дома на диване.
Я офигеваю.
Желтый. Зеленый.
Вперед рвется Волга с крайнего ряда.
Белая и местами начинающая ржаветь.
В ней дедок и белобрысый мальчишка в очках.
Я бы отобрал права у всех женщин.
И с накладными ногтями и без.
У всех безмозглых куриц.
Интересно, о чем они вообще думают за рулем?
Наверное, они думать вообще, не умеют.
Ну есть исключения.
Я скосил глаза – она все курила сигареты.
И слава Богу.
В больнице мы пробыли около часа.
После я отвез ее домой и погнал на работу.
Приехал уже после обеда.
Наскоро выпил остывающего кофе и засел за работу.
Девочку-секретаря попросил не соединять меня ни с кем.
Она понимающе кивнула и прикрыла дверь.
Так я просидел до самого вечера.
* * *
А ночью у нее случился приступ.
Такое бывало и не так уж редко.
Помогала дудка, теплое молоко и плед.
И еще тишина и темнота.
Я очнулся ото сна резко и внезапно.
Словно меня выдернули из компьютерной игры оборвав кабель.
Вздрогнул и открыл глаза.
Она лежала ко мне спиной на краю кровати.
Я знал, что она не спит.
Почувствовал. Еще почувствовал, как напряжено ее тело.
Как сжаты мышцы, как скомканы нервы.
Как растет и увеличивается болевая волна.
Очень хотелось спать, но я переборол это чувство.
Борясь с бензинового цвета кругами в глазах, я присел.
Глаза немного привыкали к черноте.
- Ну что такое? Ну что ты?
Язык меня слушал плохо, организм еще спал.
Я протянул руку и нащупал ее волосы распластанные по подушке.
- Это ужасно… извини, я не хотела тебя будить. Очень больно.
- Может, тебе укол сделать? Сделать? Или покуришь, а?
- Укол. Там в холодильнике что-то оставалось еще… Только поскорее можно?
Голос у нее был жалобный.
Я вылез из-под одеяла и поежился.
Было немного прохладно.
Наверное, был дождь. И теперь сырость проникла и в комнату.
Но все равно летом я никогда не закрываю балконную дверь.
В темноте споткнулся обо что-то и чуть не налетел на дверной косяк.
Скорее всего это был пульт от телевизора, брошенный на пол.
Я осторожно, на ощупь, вышел в коридор, свернул в кухню.
Долго шарил по стене рукой, пока не нашел выключатель.
Свет ослепил.
Ужасно раздражает. Ненавижу просто.
Со стены вспорхнули две бабочки и истерично принялись наматывать хаотичные круги по кухне где-то в районе потолка.
Наверное, в окно влетели.
Я посмотрел на полную окурков пепельницу и вспомнил зачем пришел.
Полез в холодильник.
В отделении для лекарств нашел две ампулы.
В верхнем ящике столешницы шприцы.
Какой-то грустный набор получается.
Даже мурашки по спине.
Включил свет в коридоре. Пока глаза привыкали к свету.
Думал о том, как красива сумеречная Москва.
Когда еще светло, но фонари уже зажглись.
И приходится ждать, когда кто-то медленно будет гасить дневной свет.
Постепенно он сойдет на нет.
Нужно успеть заметить и прочувствовать этот переход.
Очень красиво.
И город кутается в шифон сумеречного настроения.
- Я свет включу, а?
- Угу. Включай. Хуже уже не будет.
Щелк.
Она слепнет на секунду, жмурится. Зарывается лицом в одеяло.
Пытается сесть.
Волосы спутанной паутиной ложатся на плечи.
Бледный страдающий ребенок.
- Ну что ты? Что делать?
- Н-не знаю… Терпеть не могу уже.
Она разжимает кулаки, и я вижу полумесяцы на ладонях.
Следы от ногтей, красные полосы.
Ее руки лежат на коленях, как-то безвольно, словно между прочим.
Я борюсь со сном и жду.
- Скорую может?
- Давай.
А потом я набирал 03.
Долго висел на линии, долго меня футболили, долго записывали адрес.
- Ваш адрес.
- Пишите… Нет-нет! Дом номер десять! Де-есять.
- Возраст.
- Двадцать четыре.
- Хорошо, ждите.
И мы ждали.
Я курил на балконе каждые семь минут.
Бегал на кухню за водой.
Грел ее ледяные пальцы.
Она сидела неподвижно, обняв руками колени и молчала.
- Ну что? Ну?
- Тошнит.
А потом приехала тетечка в белом мятом халате.
В очках и с шрамом на подбородке.
Померила давление.
Что-то говорила, все время спрашивала и хмурилась.
Я и она что-то отвечали.
Вошел санитар.
Тощий паренек, видимо, только после медучилища.
Фельдшер вывела меня в коридор.
И как-то в полголоса, но мрачно произнесла: «нужно класть».
- Класть? – Я непонимающе захлопал глазами.
Куда?
Что? Такое…
- Госпитализировать нужно. Вы понимаете вообще, что с ней?
- М-м-м.. – Я ничего не понимал.
Я стоял и смотрел на серую роговую оправу на ее носу.
Местами поцарапанная, дужка выгнута.
Разве что изолентой не перемотана.
- Собирайте ее вещи. Быстро!!!
Из комнаты выглянул санитар с лицом ученика, провалившего лабораторную работу.
Или с лицом мученика.
Или вообще без лица.
А потом я стал в спешке собирать не хитрый набор: чашка, ложка, полотенце.
Чашку взял большую, керамическую. Ее любимую.
С оранжевой рыбкой, которая таращит глаза и загадочно улыбается.
Белое полотенчико из мягкой махровой ткани.
Зубную щетку, пасту. Прихватил с полки пару книг.
Первое, что под руку попалось. Не знаю зачем.
Запихнул все это в рюкзак.
В спешке влез в мятую футболку.
Она была бледна.
Мне показалось, что она стала прозрачнее пергамента.
Врач собрала инструменты в чемоданчик и поправила очки.
- Одевайтесь.
Я принес ее джинсы и свитер.
Носки и кроссовки.
Помог одеться.
Чувство такое, будто я – актер – кукловод.
А она - …
Она молчала, молчала… Иногда ее глаза роняли крупные капли.
Которые скатывались по щекам и, падая, впитывались одеждой.
Бедная девочка.
А потом мы ехали в карете скорой.
По ночной Москве, по пустым улицам.
С каемкой желтых фонарей.
Я сидел рядом и сжимал ее ладони в руках.
Когда-то давно в детстве мама рассказывала мне, что дорожки из светящихся фонарных столбов на шоссе – это рога оленей.
И я, открыв рот, глазел из окна машины на убегающие завитки.
Теперь мне казалось, что я внутри какого-то фильма.
Что вот-вот я услышу «стоп, снято!», и реальность исказится, окажется выдумкой режиссера.
Но нет, ничего подобного не происходит.
Я, кажется, все еще продолжаю спать.
У нее вид такой беспомощный сейчас.
Растерянный.
Мол, вот видишь, как получается. Извини, не хотела…
Сквозь туманную призму моего восприятия проплывает Приемный покой.
Запах хлорки и медикаментов въедается в нос.
Вызывает приступ тошноты и с ним чувство страха.
Необъяснимое животное чувство беды и боли.
Словно какая-то тьма надвигается на мой мирок.
Людей в белых халатах нет.
Спят все, наверное.
Фельдшер выискивает в сестринской заспанную женщину – дежурного врача.
Короткий диалог.
И бригада скорой уезжает, оставляя нас в полутемном приемном.
Я смотрю на трещины в коричневом кафельном полу.
На столе у дежурной пухлый журнал.
Поверх него открытая книжка Донцовой и очки.
Ненавижу…
Все.
Откуда-то прибегают еще пара людей «в белых».
Суетятся, бормочут.
Что-то мне говорят.
Увозят ее в коричнево-желтый коридорный сумрак.
Медицинская сестра трясет меня за плечо.
- Молодой человек!!! Вы девушку привезли?
Я «включаюсь».
- А? Да-да. Я. А что с ней?
Сестра смотрит на меня с таким видом, словно она тут ни при чем.
Ее сейчас волнует только то, что в пятой главе убили парикмахершу Валечку ни за что, ни про что. Ужас как хочется дочитать, а тут еще этот юноша…
И девочку привезли плохую.
- Пока врачи ставят диагноз. Сейчас трудно точно сказать, что там такое.
- Ну, это опасно?
- Не могу сказать. Увозили – была без сознания.
Блин, я не знаю, что говорить и спрашивать.
Стою тут в сыром темном коридоре, с теткой в мятом халате.
С пакетом Ее вещей в руках.
С кашей в голове.
С полным бардаком в мыслях.
Черт знает что происходит.
* * *
Кажется, тогда я долго просидел там.
В кресле возле стола дежурной сестры.
Просто сидел и вспоминал.
Какие-то куски, фрагменты нашей с ней жизни.
Наши катания по ночному городу.
Наши воскресные поездки за город.
Я вспомнил, что ко Дню рождения она просила купить ей собаку.
А я все отнекивался, мол, времени нет за ней присматривать.
Без сознания.
Без сознания…
Что это такое – сознание?
Наше.
Ее.
Что значит потерять его?
Куда оно уходит? Оставляет безвольное тело, как свой дом.
И идет.
Куда???
Разбудил меня голос все той же сестры.
- Юноша! Проснитесь!
Я открыл глаза.
Проснулся, вроде. Сначала не понял где.
Попытался встать на ноги.
Тело как-то задеревенело, затекли ноги и руки.
Подошел врач.
Говорил, говорил…
Мне объяснили, что у нее произошло кровоизлияние в мозг.
Отвезли в реанимационный блок.
Находится под наблюдением врачей.
В сознание не приходила.
- Вы бы домой ехали. Все равно не пустят. Вот телефон, позвоните, узнаете о ее состоянии.
- Спасибо, хорошо. Вещи вот, отнесите.
И я уехал.
Ранним утром четверга, на одной из первых электричек метро.
Поехал домой.
В пустую холодную квартиру.
Со следами чужих ботинок в прихожей.
С едва уловимым запахом лекарств в спальне.
На кухне горел свет.
Забыл второпях выключить, наверное.
На столе нашел распечатанную пачку сигарет.
Присел, закурил.
В глазах поехала едва уловимая рябь.
Так бывает, когда нервы на пределе.
И усталость какая-то скорее психологическая.
Налил себе стакан молока.
Посмотрел на него, посмотрел да и отодвинул в сторону.
Кухня наша показалась мне вдруг тесной и душной.
Какой-то скучной, серой.
Как заброшенный игрушечный детский дом.
Дети поиграли, побросали игрушки, выключили свет и убежали.
А я остался.
Один.
Здесь.
Сейчас.
И я осознал и почувствовал размеры своего одиночества.
Я понял, что всегда был один.
Что люди сами по себе одиноки ИЗНАЧАЛЬНО.
С того самого момента, как отсекают пуповину.
Мы становимся независимыми, свободными.
И мы получаем свое законное одиночество.
У нас есть родители, друзья, любимые люди.
У нас есть соседи и сослуживцы.
Люди, люди кругом.
Но ты один.
Один на один со своими проблемами.
Один на один с собой.
Ты приходишь в этот мир один.
Уходишь из него тоже в одиночестве.
Так устроено все.
Меня поглотила бездна отчаяния.
Чувства тревоги.
Ощущение отсутствия почвы под ногами.
Сейчас только часы на кухне подают признаки жизни.
И протекающий кран.
Кап-кап.
Тик-так.
Я завернул кран покрепче, взял ключи и вышел.
07.36 утра.
Раннего московского утра, серого с туманом.
С мокрым от дождя асфальтом, с бодрыми подметающими дворниками.
С первыми автобусами, уходящими по маршруту.
Я зашел в первый попавшийся на пути бар.
Последние посетители уже ушли, первые еще не появлялись.
Бармен, молодой мальчик, равнодушно смотрел утренние новости и протирал фужеры полотенчиком.
Я присел за стойку.
- Водки.
Паренек флегматично обернулся на мой голос.
Водка рано утром?
Но он, по всей вероятности, даже и не удивился.
Бормотание телевизора раздражало.
Я предпочел пересесть вглубь зала, за столик у стены, в темноту.
Есть не хотелось.
Спать уже тоже. Все чувства уступили место ощущению пустоты.
Словно что-то выпало из мозаики.
Так сыплются карточные домики, стоит только вытянуть одну карту.
Бармен принес графин и стопку.
Поставил все это на стол и молча испарился.
Я огляделся: тесное помещение, света мало.
Несколько столиков по стенам, бильярд.
Так себе заведеньице.
В это время суток я был здесь совершенно один.
В поле не воин, как говорится.
Вот и водочка тут.
(в жизни не пью ее, ненавижу…)
Но сегодня сам себе как-то взял и изменил.
Выпить – попытка уйти от реальности.
Попытка забыться, отгородиться.
Я пил горькую, разглядывая тлеющие окурки в пепельнице.
Неожиданно моему взору предстали руки.
Кто-то подсел за мой столик, аккурат напротив меня.
Я продолжал сидеть, разглядывал эти самые руки.
Возраст по ним определить мне не представлялось возможным.
Поднял глаза.
Человек, как человек.
Футболка с эмблемой Ливайс выглаженная до маразма идеально, часы электронные Касио, тоже словно только что с витрины.
Сначала я даже не понял, что же в нем, что не так.
Пока не взглянул на его лицо.
Лица не было.
Не могу объяснить каково это – нет лица.
Просто там, где должны были быть рот, нос, глаза не было НИЧЕГО.
Ровная гладкая кода.
Баз единой складочки и морщинки.
Не голова, черт знает что такое.
У меня даже мысль проскользнула: наверное, очень тщательно за лицом ухаживает!
Я был уверен, что это именно ОН.
А не оно или она.
Абсурда в этой ситуации я не учуял.
И удивился мало.
- Пьешь?
Я не понял откуда происходил голос.
Он словно существовал отдельно.
Низкий, поставленный, красивый голос подумал я.
- Да.
Я с трудом выдавил из себя хоть что-то.
Говорить не хотелось.
Я чувствовал себя не в своей тарелке и так.
Особенно с этим, безликим непонятным чуваком.
Мутант какой-то.
А вокруг и нет никого больше.
- Что врачи говорят? – Голос снова зашелестел.
Ни громкий, ни тихий.
- Какие врачи? – Я немного оторопел от такой осведомленности.
- Она может и не поправиться. – продолжал он, не обращая на меня внимания.
Словно я был декорацией, а он пришел сюда рассказать что-то.
- Как?
Я понял, что ТЕПЕРЬ я уже не влияю на ситуацию.
На положение вещей.
Я уже ничего не могу решать.
Раз уж вот так пошло все, раз уж всякие уроды знают больше.
Вопросы возникали и копошились в моей голове.
Роем.
Как пчелы в улье.
Я смотрел на стену с бра и продолжал пить.
- Так. Сознание – это такая вещь. Может и не вернуться. Понимаешь?
- Нет. – Я отрицательно помотал головой.
- Ну вот знай теперь.
- И что мне делать?
- Ничего. Я просто тебе говорю.
- А ты кто?
- Много будешь знать… - Он замолчал на секунду. – Поверь, не стоит тебе этого знать.
Он потеребил ремешок от часов.
И я подумал: чем он смотрит на них?
- Там на столе у нее рисунок остался. Для тебя рисовала.
- Да? – Я уже не удивлялся.
Слишком много ВСЕГО для одних суток.
- Спасибо, посмотрю, когда приеду домой.
- Ага. Ну я пойду… Удачи!
- Да.
И он ушел.
Я не стал оглядываться и проверять, пройдет ли он в дверной проем или споткнется о порожек.
Допивал водку.
Приехал домой уже днем.
Умылся.
Хотел было позвонить в больницу, но вспомнил разговор с незнакомцем.
Заглянул в кабинет.
На клавиатуре валялся измятый лист.
Альбомный.
С двумя смешными птицами, сидящими на холме.
Вокруг них солнце с лучами-щупальцами.
И я подумал о том, что она ведь никогда-никогда не рисовала…
Simamoto
02/09/04 |
